5 в. Готы берут Тамань
Германоязычные племена готов захватывают Тамань. Согласно преданию адыгов, старший сын князя Дауо - Баксан [ср. у Крамзина князь антов Бокса], был убит готским царем [Ш.Ногмов "История атыхейского народа"].
Материалы:
История Адыгеи. Губжоков 2009
5 в. Зихи
В греческих летописях собирательное название праадыгов - "меоты" вытесняется названием "зихи". Часть зихов спускается обратно на опустевшие равнины Кубани, где сталкивается с тюркоязычными булгарами [утугурами], отделившимися от "гуннского союза". На "развалинах" Боспорского Царства укрепились позиции Византии, главным врагом которой стали булгары. Зихи втупили в военный союз с Византией, что послужило началом усиления позиций христианства. Зихи идут войной на готов и освобождают от них Тамань. Византия нейтрализует болгар на Северо-западном Кавказе.
Материалы:
История Адыгеи. Губжоков 2009
500—700 гг. Надписи на бичвинтской мозаике
- 565 г. Византия. Греческая Энциклопедия, Афины, 1993
Из истории письменности в Абхазии. Х. С. Бгажба. 1967
5—6 вв. Отмежевание "Апсуа" [абхазы] от "Зихии"
Из Византии в Зихию постоянно прибывают христианские проповедники. Одновременно с проникновением христианства в свою среду, адыги сохраняют верность культам и верованиям своих предков. На юго-востоке Зихии христианство имеет более прочные позиции. Происходит культурное и этническое отмежевание от "Зихии" самостоятельного племенного союза "Апсуа" [абхазы].
Материалы:
История Адыгеи. Губжоков 2009
527 г. Зихия под Византией
Зихия подпала под власть Византии, выражавшуюся в том, что они должны были нести морскую повинность в форме поставки судов и морского снаряжения. С этого же времени в военную и административную жизнь Византии начинают просачиваться выходцы из зихов, многие из которых становятся влиятельными придворными сановниками.
Материалы:
История Адыгеи. Губжоков 2009
536—582 гг. Упоминания у Агафия Миринейского
Агафий Миринейский (около 536-537 г. - 582 г.) "О царствовании Юстиниана"
По изданию: Агафий Миринейский "О царствовании Юстиниана" Перевод М.В. Левченко. М. 1996.
Книга 2
18. Возвращаюсь к прерванному повествованию. Мне теперь нужно обратиться к стране лазов и персидским войнам, как они совершались в те времена.
Между римлянами и персами уже с давнего времени велась великая война, и часто они опустошали земли друг друга, то без какого-либо объявлении войны совершая набеги, то сталкиваясь многочисленными войсками в открытых сражениях. Незадолго до этого было заключено перемирие не с тем, однако, чтобы иметь полный мир и совершенно предотвратить опасность войны, но только на востоке, в пределах Армении, каждому народу был гарантирован мир. В пределах же Колхиды война продолжалась.
Лазы в древности назывались колхами. Что это действительно так, никто в этом не будет сомневаться, если он знаком с территорией Фазиса, Кавказом и знает о долговременном их проживании в этих местах. Говорят, что страна колхов является колонной египтян. Ибо гораздо раньше прибытия героев, которые сопровождали Язона, и даже раньше владычества ассирийцев и времен Нина и Семирамиды, Сезострис, египетский царь, собрав многочисленное войско из своих подданных, не только прошел и покорил всю Азию, но даже дошел до этой страны и известную часть войска тут оставил, откуда и идет начало рода Колхиды. Об этом свидетельствует Диодор Сицилийский и многие другие древние историки.
Итак, эти лазы, или колхи, или египтяне, переменившие свое местожительство, в наш век были тревожимы частыми войнами, и много сражений произошло в этих местностях. Ибо Хосров, царь персидский, вторгнувшись и уже захватив ряд очень выгодных позиций в этой стране, никак не хотел этим удовлетвориться, но считал необходимым подчинить своей власти и остальную часть страны. Юстиниан же, римский император, не считал ни правильным, ни справедливым оставить без помощи Губаза, бывшего в то время царем колхов, и весь народ, подчинившийся ему, дружественно настроенный, связанный единством религии. Мало того, он пытался как можно скорее и всеми силами изгнать оттуда врага. Ибо он испытывал и опасения, что если персы одержат верх в войне и овладеют всей страной, то у них уже не будет никаких препятствий к тому, чтобы, плавая без всяких опасений по Черному морю, вторгаться во внутренние области Римской империи. Поэтому он сосредоточил там величайшее и сильнейшее римское войско под начальством лучших своих полководцев. Ибо начальствовали над ним Бесса, Мартин и Буза, люди виднейшие и испытанные в многочисленных сражениях. Был послан даже Юстин, сын Германа, будучи еще очень юным, но уже опытным в военном деле.
19. Мермерой, вождь персов, дважды нападал на Археополь, но был отброшен. Обхожу молчанием некоторые другие действия, тем более, что Прокопий ритор об этом подробно говорит. Отсюда мне следует начинать изложение. Итак, тогда он [Мермерой] снова приходит к укреплениям Мухиризису и Котаисию с тем намерением, чтобы, обойдя трудно проходимые местности вокруг Телефиса, дойти до реки Фазиса, и когда римляне будут поражены его неожиданным приходом, попытаться каким-либо способом захватить укрепления, что было бы весьма трудно совершить, если бы он продвигался открытым и прямым путем.
Стратег же Мартин, засев со своими войсками в Телефисе (это была сильная и весьма укрепленная преграда), тщательнейшим образом, охранял проходы. И вообще это место было чрезвычайно трудно пройти. Ибо пропасти и обрывистые скалы, обращенные друг к другу, делали лежащую под ними тропинку весьма тесной, а другого подхода ни с какой стороны не было. Расположенные вокруг поля были чрезвычайно илисты и болотисты, покрыты густыми кустарниками и чащами, так что и одному легко вооруженному проход был весьма труден, тем более тяжело вооруженным массам. Сверх того, и римляне не жалели никакого труда и если находили какую-либо местность недостаточно безопасной, которую, казалось, можно было пройти, ее преграждали бревнами и камнями и постоянно над этим трудились. Когда Мермерой находился в затруднении в такой обстановке и много обдумывал положение, он пришел, наконец, к выводу, что, если он сможет каким-либо способом устранить охрану римлян и понемногу ослабить их бдительность, попытка пройти не будет совершенно безнадежной.
Если враги будут беспрерывно караулить местность, то невозможно преодолеть обе трудности. Если же они ослабят свою бдительность, и останется только преодолеть бездорожье и непроходимые пути превратить каким-либо образом в проходимые, то это он не считал совершенно невозможным. Он надеялся без особого труда пройти, вырубив и прочистив множеством рук чащи, подкопав и устранив мешающие [проходу] скалы. Поэтому для осуществления задуманного он идет на следующую хитрость. Он притворился внезапно заболевшим тяжелой и неизлечимой болезнью и слег, показывая вид, что испытывает величайшие страдания и оплакивает свою судьбу. Внезапно все войско охватил слух, что полководец весьма тяжело заболел и проживет недолго. От тех, которые предпочитали за плату служить противнику, предавая своих и выдавая военные секреты, истина скрывалась. План сохранялся самым надежным способом и не сообщался даже ближайшим друзьям. Обманутые только одними слухами, которые распространялись среди толпы, они [шпионы] известили об этом римлян, которые легко этому поверили и не столько известию, сколько своему внутреннему желанию.
20. Они сейчас же ослабили свою ранее деятельную и постоянную заботу и небрежнее стали нести охрану. Спустя несколько дней было объявлено, что Мермерой умер. В действительности же он скрывался в одной хижине, притом так что и у самых близких его людей победило то же мнение. Тогда еще больше римлянам стало казаться излишним проводить бессонные ночи и чрезмерно трудиться. Вследствие этого, оставив заграждения и труды, которым для этой цели предавались, они стали вести распущенный образ жизни, спя целые ночи, проводя время в лагерях, не делая ничего нужного и прекратив даже высылать разведчиков. Они убедили себя, что персы, лишенные полководца, никоим образом против них не пойдут, мало того - убегут как можно дальше. Узнав об этом, Мермерой внезапно отбрасывает хитрость и появляется перед персами таким же, каким был и раньше. Тотчас же, с величайшей быстротой подняв все войско, искусно преодолев трудности пути, описанные раньше, он приближается к укреплению и уже угрожает римлянам, которые не могли защищаться, пораженные неожиданным поворотом дела. Тогда Мартин решил очистить этот пункт, прежде чем Мермерой совершенно проникнет внутрь и причинит римлянам великое зло. Ибо каким образом им, будучи немногочисленными, было возможно удержать множество врагов и не быть при первом же натиске уничтоженными.
Таким образом обманутые варварами, совершая позорнейшее отступление, они спешили соединиться с прочими войсками. Войско, которым командовали Бесса и Юстин, разбило лагерь в местности, расположенной недалеко от Телефиса, отстоящей от него на расстоянии только 7 стадий. Там нет ничего, кроме горшечного базара, откуда и название местности. По-римски эта местность называется Оллария - то же самое, что по-эллински - Хитрополия. Когда уже многие, опередившие других вместе с Мартином, находились в безопасности, все полководцы решили, ожидая неприятеля, выстроиться там и противостоять ему, мешая его дальнейшему продвижению. В числе виднейших военачальников был некто по имени Феодор, происходящий из племени цанов, но воспитанный у римлян, отказавшийся от варварских, хотя и отечественных нравов и приобщившийся к их более высокой культуре. Итак, этот Феодор со своей дружиной (за ним следовало не менее 500 его соотечественников) еще оставался у Телефиса, так как ему было приказано Мартином уходить оттуда не раньше, чем увидит всех наступающих неприятелей и разведает, насколько возможно, их численность, их настроение и намерения.
21. Он же, смелый и на все способный, выполнил поручение и затем, когда увидел множество персов, входящих в укрепление, и установил, что они не остановятся здесь, но одержимы желанием сражаться, тотчас начал отходить. Увидя на пути многих из римлян, не спешивших в Хитрополию, как это им было предписано, но врывающихся в жилища лазов, грабя там хлеб, полбу и прочее сьедобное, пытался их отзывать, обвиняя в безрассудстве, как не сознающих, какой опасности они подвергаются. Те из них, кто был менее жаден и распущен, призванные к благоразумию, присоединялись к нему и медленно отступали. Феодору, однако, не было возможности своевременно уведомить полководцев, что Мермерой угрожает им. Персы же внезапно напали на некоторых, продавшихся грабежу, не прекращающих его и находящихся вне лагеря. Некоторые из них были убиты. Другие же опрометью бежали и внезапно ворвались в лагерь с шумом и жалобными воплями, так что неожиданностью всех привели в замешательство. Безмерно напуганные воины оставили лагерь. Военачальники же (войско не было еще выстроено в боевой порядок), боясь, чтобы варвары не напали на неподготовленных, отказались от ранее принятых решений и не знали, как действовать. Не было времени для выяснения обстановки, да этого не допускало само смятение умов. Поэтому, снявшись с равнины и увлекая за собой все войско, начали постыдное и беспорядочное отступление: бегство прекратилось только тоща, когда добрались до Острова. Отстоит же Остров от Телефиса приблизительно на 5 парасангов. Такой дневной переход совершили эти благородные воины в своем поспешном бегстве. Парасанг, по Геродоту и Ксенофонту, составляет 30 стадий, а у иверов и персов - только 21. Так считают и лазы, но отнюдь не пользуются этим термином, а употребляют термин "передышка" и, по моему мнению, правильно. Ибо у них носильщики тяжестей, пройдя один парасанг, снимают с себя ношу и немного отдыхают, причем другие их сменяют по очереди и сколько раз это делают, на столько путь измеряют и делят. Но как бы ни называть парасанг, Остров отстоит от укрепления на 150 стадий. Местность эта сильно укреплена и трудно доступна, будучи окружена речными потоками. Ибо Фазис и Докон, стекая с Кавказских гор по различным руслам и вначале очень далеко отстоя друг от друга, здесь вследствие изменения местности постепенно сближаются друг с другом, отделяясь небольшим пространством, так что римляне, прорыв новое русло и преградив реку Фазис плотиной, направили его течение в Докон. Таким образом, обе эти реки в восточной части Острова соединяются и окружают местность. Отсюда они делятся, производя разные повороты и изгибы, и охватывают большое пространство. Пройдя дальше на запад, сближаются и почти сливаются, так что все, ими охваченное, образует остров. Здесь-то и собрались римляне.
22. Мермерой же, придя в Хитрополию, сильно упрекал своих за трусость и неповиновение и решил дальше не двигаться и не нападать на Остров. Ибо он не мог ни доставить продовольствия такому войску во враждебной стране, ни быть готовым к осаде. Однако, не считая возможным возвращаться в Телефис при тамошнем бездорожье, он бревнами и специально для этого приготовленными лодками соединил берега Фазиса и, создав подобие моста, провел все войско без всякой помехи. Он разместил персов в укреплении Оногурис, которое раньше создал против римлян в окрестностях Археополя, воодушевил их, ввел туда другие силы, укрепил все, как мог, а затем возвратился в Котаисий и Мухиризис. Пораженный болезнью и находясь в тяжелом положении, большую и сильнейшую часть своего войска он оставил там для охраны территории; сам же удалился в страну, называемую Иверией. С трудом доставленный в город, называемый Месхита, Мермерой, не будучи в силах перенести тяжести болезни, здесь действительно умер. Это был человек величайшего ума, сделавшийся виднейшим среди персов, опытнейший в военном деле, мужественный духом. Будучи уже престарелым и издавна хромая на обе ноги, он не мог ездить верхом, но лишения переносил, как сильнейший юноша, и не отказывался ни от каких подвигов, появлялся часто в строю, носимый на носилках, и этим внушая страх врагам и поднимая дух своих. Распоряжаясь всем должным образом, одержал много побед. Таким образом, полководческий дар зиждется не на силе тела, а на благоразумии. Тогда бездыханное и обнаженное тело Мермероя его близкие вынесли за город и оставили, по отцовскому обычаю, на растерзание нечистым псам и птицам, которые питаются трупами.
Книга 3
2. В двадцать пятый год царствования Хосрова, когда война велась в области Колхиды и Мермерой умер, пошел двадцать девятый год управления императора Юстиниана римлянами. Когда Хосрову было сообщено о смерти Мермероя, он, естественно, был очень опечален и обеспокоен этим несчастьем. А чтобы войско в Лазике не оставалось без вождя, он тотчас поставил во главе его Нахогарана, одного из самых знаменитых и знатных своих людей.
Когда тот, приготовив все необходимое, направился в путь, в Колхиде произошло удивительное и постыдное событие. После того как римляне, предавшись постыдному бегству, как об этом выше было сказано, оставили даже часть своего обоза для разграбления врагам, Губаз, царь лазов, считал, что нельзя переносить такого позора, и боясь, чтобы в будущем не произошло чего-нибудь еще более преступного, тотчас оповестил обо всем Юстиниана, обвиняя военачальников, возлагая всю вину на их глупость, в особенности обвиняя Бессу, затем Мартина и Рустика. Этот Рустик по происхождению был эллино-галатом. В войске он находился не в качестве стратига или таксиарха и вообще не имел никакой военной должности. Он был только одним из служащих императорского казначейства, пришел не из того ведомства, в котором собирались общественные налоги (это было поручено другому), но того ведомства императорской сокровищницы, откуда посылались средства для награждения отличившихся в боях. Поэтому этот человек не играл второстепенной роли, но был среди наиболее авторитетных людей, так что ему сообщались военные тайны, а распоряжения вождей тогда только считались действительными и долженствующими быть выполненными, когда это ему было угодно. Юстиниан уже раньше был недоволен Бессой. Ему надлежало по взятии крепости Петры до прихода Мермероя загородить, как можно более тщательно, все проходы из Иверии. Он мог с этой стороны сделать недоступными для варваров горы Лазики. Этому способствовала сама природа местности. Он же всем этим по небрежности пренебрег, занятый объездом вверенных ему городов и вымогательством у них денег. Вспомнив об этом, когда до него дошло новое обвинение, Юстиниан легко ему поверил. Бесса был немедленно лишен власти. Имущество его было конфисковано. Он был выслан в страну абасгов и там должен был оставаться выжидая дальнейших о нем распоряжений. На Мартина [император] был сильно рассержен, однако оставил ему высшее командование. Среди военачальников он был первым, Юстин вторым, Буза после него и затем по порядку все остальные. И раньше никогда Мартин и Рустик не относились к Губазу чистосердечно, но глубокое и жестокое соперничество, едва прикрытое, разгоралось между ними, хотя еще не вылилось в открытый пожар. Началось оно завистью и клеветой, а затем было подогрето и увеличено постоянным и безрассудным' подозрением. Рассматривая все его действия с предвзятой точки зрения и муча этим себя, они питали и укрепляли соперничество. Губаз зная об их ненависти к нему и подозрениях и, вызванный на ответную ненависть, часто называл их трусами и хвастунами, которые не заботятся о серьезных делах. На пирушках перед собеседниками он настойчиво выражал свое негодование, и если к нему приходило посольство от соседних народов, и тогда он не скрывал своих нападок на них и не умалчивал ни о чем. Они же, не перенося этого, разгневанные его доносом императору и считая, что он не прекратит доносов, если они еще допустят ошибки, решили устранить Губаза, чтобы этим отомстить за полученные обиды и освободить себя от всяких опасений на будущее время.
3. Обсудив тщательно между собою этот вопрос, и, наконец, придя к выводу, что прежде чем убить его, нужно попробовать заручиться согласием императора, они посылают в Византию Иоанна, брата Рустика сообщить императору, что Губаз изобличен в благожелательном расположении к Персии. И вот Иоанн, добившись тайной аудиенции у императора, оклеветал Губаза, как уже отпавшего от римлян, и утверждал, что он скоро предоставит персам всю страну, если только каким-нибудь способом ему не помешают в этом. Император был поражен этим неожиданным известием, но не поверил ему полностью. Придерживаясь средней линии, он сказал: "Позаботьтесь, чтобы этот человек был здесь". Иоанн же, боясь, чтобы не раскрылась клевета, когда тот придет, сказал: "Будет исполнено, господин. Однако, что нам делать, если он не пожелает добровольно отправиться сюда?". - "Нужно принудить, как подданного, - ответил император, - нужно употребить все средства прислать его сюда". Иоанн тотчас оборвал его: "Если он, принуждаемый, будет сопротивляться, то что делать с ним?" - "Что же другое, как то, что полагается с тираном; пусть погибнет жалкой смертью", - ответил император. "Следовательно, - сказал Иоанн, - тому нечего бояться, кто его убьет?" - "Нечего, - ответил император, - если погибнет как враг при сопротивлении и непослушании". Так ответил император и приблизительно то же написал начальникам войск. Иоанн ничего больше на узнавал и, считая, что его желание удовлетворено полностью, тотчас возвращается к колхам, везя это письмо. Мартин и Рустик, прочитав письмо, решили, что дело хорошо подготовлено, и тотчас приступили к его осуществлению. Итак, они призвали Юстина и Бузу, скрыли задуманное и заявили, что нужно как можно скорее идти к Губазу и обсудить с ним совместный поход против персов в Оногурис. Те поверили и отправились вместе. Их сопровождал небольшой отряд войска. Когда несчастный Губаз узнал, что к нему идут начальники войска; то, не подозревая никакой опасности, он вышел к ним навстречу у реки Хоб, беззаботный, ничего не опасаясь, сопровождаемый немногими своими, да и то невооруженными и не приготовленными к бою. Ведь он шел к друзьям и близким, не к врагам, а к защитникам страны от иноземных врагов.
4. Итак, все, сидя на лошадях, рассуждали о делах, Тогда Рустик сказал: "Ты, Губаз, должен присоединиться к нашему походу против персов и взять на себя часть наших трудов против тех, которые занимают Оногурис. Позорно терпеть их пребывание внутри нашей страны, в особенности, когда они чрезвычайно малочисленны и не могут состязаться с нами". Губаз ответил: "Вам одним, добрые люди, необходимо над этим поработать, так как вы одни являетесь виновниками того, что случилось. Ибо если бы вы не были поражены какой-то внезапной спячкой и распущенностью в ведении дел, то ни укрепление это не было бы окружено стеной, ни вы не были бы охвачены таким позорным и постыдным бегством, и вообще ничего не случилось бы недостойного. Теперь же, если вы, как говорите, желаете славы, и если вы имеете мысли, достойные военачальников, это служебное преступление вами же должно быть исправлено. Я никогда за вами не последую и не приму участия в войне, пока все, что вами упущено, не будет вами же и исправлено". Как только это было сказано, как будто бы это возражение было признаком отпадения на сторону персов, очевидного и сознательного стремления к тирании, вышеупомянутый Иоанн, явившийся вестником зла, тотчас же выхватил кинжал, поразил Губаза в грудь, но еще не смертельно. Тот же, у которого обе ноги свисали с лошади, сразу упал на землю, не столько, думаю, от силы удара, сколько от неожиданности. Один из дорифоров Рустика, выполняя приказ, ударом меча по голове окончательно добил его. барахтающегося по земле и пытающегося встать. Таким образом был убит Губаз и по указанным причинам, как о том рассказывают люди, наиболее осведомленные. Юстин и Буза, конечно, скорбели и негодовали, считая случившееся ужасным преступлением. Однако они сохраняли молчание, думая, что это - выполнение определенного приказания Юстиниана. Все же войско лазов было охвачено огромным негодованием и скорбью, так что впредь не хотело ни соединиться с римлянами, ни воевать вместе с ними. Похоронив убитого по своему обряду, они не принимали никакого участия в войне, считая себя жестоко оскорбленными и потерявшими отечественную славу.
5. Лазы - народ очень многочисленный и воинственный. Они властвуют над многими другими племенами. Гордясь старым названием колхов, они сверх меры себя возвеличивают и, может быть, не совсем без основания. Среди народов, находящихся под чужой властью, я не видел никакого другого, столь знаменитого, так осчастливленного избытком богатств, множеством подданных, удобным географическим положением, изобилием необходимых продуктов, благопристойностью и прямотою нравов. Впрочем, в старину жители [Лазики] были совершенно незнакомы с благами, которые приносит море, они не слышали даже названия корабль, пока туда не прибыл известный [корабль] Арго. В настоящее же время колхи совершают морские путешествия, когда это возможно, и извлекают выгоду из торговли. Их, наконец, никак нельзя назвать варварами и не так они живут, но общением с римлянами они приведены к гражданственности и законному порядку. Так что если отбросить "медных быков" [легенды], рождение людей землей и прочие баснословные и невероятные сказки, которые выдуманы поэтами об Айете, то настоящее положение вещей там можно признать гораздо лучшим, чем раньше. Таковы лазы. Естественно, они считали, что им нанесена невыносимая обида, что они несправедливо лишены своего царя. Римляне же по наущению Мартина приготовились немедленно всеми силами напасть на персов, осадив Оногурис. Местность эта свое имя получила в старину, когда, по всей вероятности, гунны, называемые оногурами, в этом самом месте сразились с колхами и были побеждены, и это имя в качестве монумента и трофея было присвоено туземцами. Теперь же большинством оно называется не так, но по имени воздвигнутого тут храма святого Стефана, который, говорят, первым выдержал добровольное состязание за людей, приверженных к христианству, и был побит камнями его противниками. Но нам, думаю, ничто не помешает воспользоваться старым названием, что и больше подобает истории. И так, римское войско готовилось к походу против Оногуриса. Главные виновники убийства особенно на этом настаивали, надеясь легко овладеть этим укреплением, а также на то, что император, даже узнав об их обмане, не очень на них разгневается, и конечным успехом с них будет снято всякое обвинение. Итак, военачальники и войска, расположившись лагерем в Археополе, приготовляли так называемые черепахи и машины для метания огромных камней и другие подобные орудия для штурма стен, если это понадобится. Черепаха - сооружение, сплетенное из прутьев, с кровлей, непроницаемое вследствие частоты прутьев, со всех сторон прикрывающее входящих в него людей. Сверху и со всех сторон сооружение покрывают шкурами, чтобы оно было крепче и защищало от копий. Люди же внутри, находясь в безопасности, незаметно подвигают его, куда хотят. Когда же оно придвигается к башне или стене, находящиеся в нем подкапывают землю и, вынимая ее, обнажают фундамент, а затем, непрерывно работая ломами и молотами, подрывают и расшатывают основание. Так римляне готовились к осаде.
6. В это время был захвачен оруженосцами Юстина один перс, пробиравшийся в укрепление. Доставленный в лагерь и подвергнутый сечению, он был вынужден правдиво рассказать о планах своих и показал, что Нахогаран уже прибыл в Иверию. Он послан им воодушевить войско, находящееся здесь, сообщением, что полководец скоро прибудет. Он сказал, что персы, находящиеся в Мухиризисе и Когаисии, в скором времени прибудут сюда помочь своим соотечественникам. Они уже знают о нашем [римлян] походе. Когда это было сказано, римские военачальники немедленно начали совещаться о положении дел. Буза предлагал со всем войском идти навстречу наступающим врагам. Вследствие своей малочисленности они, по всей вероятности, будут побеждены, и тогда, несомненно, сдадутся очень скоро и находящиеся в укреплении, будучи лишены помощи. Если же они и будут сопротивляться, то без всякого труда будут подавлены. Это предложение понравилось даже Улигангу, вождю герулов. Он часто повторял поговорку, варварскую и незамысловатую, но дельную и полезную, что нужно сначала раздавить пчел, а затем с удобством собирать мед. Рустик же, сделавшийся самоуверенным и наглым, как думаю, вследствие своего преступления и вследствие того, что сговор с Мартином придавал ему духу, осыпал Бузу открытыми насмешками и словесными оскорблениями, говоря, что он никогда не подавал разумных советов. Он считал наилучшим никогда не подвергать войско ненужному труду. Нужно всеми силами напасть на укрепление и захватить его без больших трудностей и предупредить, таким образом, врагов извне, небольшой же отряд, если нужно, послать против неприятеля, чтобы задержать быстроту их продвижения. Разумеется, план Бузы был гораздо лучше и более соответствовал и положению дел, и лучшему способу военною искусства, и соединял предприимчивость с безопасностью. Но так как, вероятно, все принимали участие в преступлении, присоединившись и последовав за преступниками, то победило худшее и вредное мнение для того, чтобы немедленно последовало наказание Против персов, наступающих из Мухиризиса, было послано не более 600 всадников. Начальствовали над ними Дабратез и Усигард, оба варвары по происхождению, но поставленные во главе римских когорт. Все же остальные вместе с начальниками, подойдя к укреплению, немедленно принялись за дело. Придвинув машины, пытались пробить ворота и, окружив всем множеством стены, метали копья. Персы же, прикрываясь зубцами стен, всеми силами отражали их, как этого требовала обстановка, осыпая римлян камнями и удерживая внешние укрепления. Подвешивая сверху ткани и покрываясь ими, они ослабляли этим силу ударов, которые ими везде отражались. С обеих сторон сражались с величайшими воодушевлением и ожесточением. Казалось, скорее происходит битва, чем осада, настолько велико было с обеих сторон военное воодушевление и проявление военных подвигов. Одни сражались за свою жизнь, которой угрожала немалая опасность, другие же считали позором уйти без результата, раз уже произведено нападение, не взяв укрепления, не освободив Археополя от вражеского соседства.
7. В это время другой отряд персов - три тысячи хорошо обученных всадников, - выступив из Котаисия и Му-хиризиса, приближался к Оногурису. Они двигались неосторожно, не ожидая никаких враждебных действий против себя. Внезапно на них наскочили Дабрагез и Усигард со своими всадниками и тотчас обратили в бегство их, расстроенных этим внезапным нападением. Когда это стало известно осаждающим крепость римлянам, они стали штурмовать с большим жаром. Со стен стащили прикрытия и без всякого порядка, во многих местах перебравшись через стены, рассеялись по укреплению, надеясь на легкий грабеж, так как внешние враги были прогнаны и никто им внутри не угрожал. Но шедшие на выручку, как скоро узнапи, что не все римское войско напало на них, что только немногие, притом скорее разведчики, чем настоящие воины, внезапно, издав громкий крик, бросились [на римлян]. Те, не выдержав такой перемены, перешли к обороне, а затем обратились в поспешное бегство. Персы преследовали их на близком расстоянии.
Произошло так, что когда одни стремились захватить, другие старались скрыться. Одновременно и те, кто бежал, и те, кто преследовал неотступно, вместе добежали до остальных римских войск. Когда поднялся громкий крик, все римское войско, бросив осаду и крепость, которая считалась почти взятой, вместе с военачальниками обратилось в бегство, не успев задержаться даже настолько, чтобы разобраться в случившемся, узнать, какое число бегущих и какое преследующих, но все неслись стремглав в беспорядочном бегстве, как бы охваченные безумной паникой. Персы, окрыленные этим, преследовали бегущих еще сильнее. Находящиеся в крепости (они видели происходящее), тотчас же выйдя оттуда, присоединились к остальным персам в преследовании римлян и тем сделали их бегство еще более поспешным. Конечно, вся конница римлян в своем быстром беге легко вышла из-под ударов копий. Из пехоты же многие были перебиты, задержанные на мосту реки, называемой Чистой, через которую им нужно было перейти. Ибо там вследствие тесноты невозможно было перейти одновременно большому числу людей. Они толкали друг друга, и одни тонули в речном потоке, другие же, оттесненные назад, попадали в руки врагов. Со всех сторон доносились стоны и, может быть, все войско было бы истреблено, если бы военачальник Буза, услышав крики и вопли и увидев величину опасности, не повернул назад со своей дружиной и, выступив против варваров, не задержал их натиск до тех пор, пока римские войска, с трудом переправившись через мост, не оказались в безопасном месте и не соединились с остальными. В прежнем лагере, который разбили вблизи Археополя, никто не остался, но в страхе пробежали через него, оставили там весь обоз, самые необходимые предметы и предметы большой ценности и скрылись внутри страны, доставив неприятелю не только славную и громкую, но и весьма прибыльную победу.
8. Ибо они, найдя местность, лишенную людей, разрушили вал, разграбили все, что было в лагере, и радостные возвратились назад, заняв снова старые места. Стало вполне ясно, что божественное мщение за нечестивое убийство поразило римское войско, которое избрало наихудший план действий и, насчитывая по менее 50 тысяч опытных воинов, побежало так постыдно перед тремя тысячами персов, понеся притом большие потери. Сверх того, и сами виновники преступления через непродолжительное время понесли тягчайшее наказание, как мы дальше об этом расскажем. Когда наступила зима, все войско было распределено по городам и укреплениям там, где ему было указано. Между тем положение колхов было в высшей степени запутано и неясно, так как виднейшие между ними люди недоумевали, что им делать и куда обратиться.
Поэтому собрали они в укромном месте в одном из ущелий Кавказа большинство народа, так, чтобы их планы не стали известны римлянам, и устроили совещание по вопросу, следует ли переходить к персам или оставаться еще под властью римлян. Тотчас же были отвергнуты многие предложения, одни призывающие к одному, другие к другому. Поднялся несказанный и беспорядочный шум, так что даже нельзя было разобрать, кто говорит и что говорит. Тогда их вожди призвали толпу к молчанию и предложили желающим, кто бы они ни были, выступить и изложить в порядке, что нужно делать.
Один из наиболее значительных людей среди них, по имени Айэт, который болезненнее всех переносил это преступление и больше всех возмущался им, вообще всегда был ненавистником римлян и благожелательно относился к персам, используя такой прекрасный повод, пытался раздуть значение этого события выше всякой меры. Он утверждал, что настоящее положение дел не нуждается ни в каком обсуждении. Нужно немедленно и совершенно открыто перейти на сторону персов. Другие же доказывали, что не следует так внезапно изменять всю их жизнь, а нужно внимательнее обсудить этот вопрос и принять наилучшее решение.
Он же, в гневе выступив вперед, говорил, как обычно говорят на народных собраниях. Он был более искусным оратором, чем это свойственно варварам. Те аргументы, которые мог привести оратор, подкреплялись справедливостью дела. А говорил он таким образом:
9. "Если бы римляне нас оскорбили словами или намерениями, справедливо, чтобы и мы мстили за обиду подобным же образом. Но теперь как можно терпеть, что они нам причинили такое страшное зло, а мы, вместо того чтобы отомстить им за обиду, тратим время на промедления и размышления. Никто не может сказать, что враги не изобличены самими делами и событиями; но нельзя сказать, что они только это замышляли и держали в уме. Нет необходимости приводить какие-либо основания для доказательства их тайных и скрытых козней. Ведь такой выдающийся муж, как Губаз, умерщвлен самым жалким образом, как один из многих и презренных. Увяло старое достоинство колхов и в дальнейшем нам следует уже думать не о том, чтобы повелевать другими, но мы должны довольствоваться, если нас не слишком будут притеснять те, которые когда-то были нашими подданными. Разве не является абсурднейшим делом по поводу таких обид сидеть и обсуждать, будем ли считать их злейшими врагами или друзьями, хотя нужно знать, что их наглость не ограничится этим, но если мы простим это оскорбление, они на этом не остановятся; если мы останемся спокойными, они будут нас оскорблять еще бесстрашнее, ибо они всегда были жестокими по отношению к своим подданным и привыкли презирать своих клиентов. Даже царя они имеют лукавейшего, который всегда услаждается переменами в существующем строе. Поэгому-то и преступление было так быстро совершено. Он на этом горячо настаивал, они быстро и с готовностью выполнили Мы подверглись опустошению почти что ради них; мы не дали им повода для какой-либо обиды; не было никакого повода к вражде. Но они совершили по отношению к нам постыднейшее и жесточайшее преступление, обращаясь с нами так же, как и раньше, как бы внезапно и одновременно показав по отношению к нам все виды зла: жестокость, безумие, ненависть и тому подобное. У персов же нравы не таковы. Существует большая разница. Если они раз приобретут друзей, они всегда проявляют по отношению к ним величайшее дружелюбие. По отношению к врагу они проявляют величайшую ненависть до тех пор, пока враг остается врагом. Как бы я желал, чтобы у государства колхов была прежняя сила, гак, чтобы оно не нуждалось в посторонней и чужеземной помощи, но само удовлетворяло бы своим нуждам во всех случаях - в мире и в войне.
Теперь же, когда или вследствие различия времени, или вследствие враждебности судьбы, или по обеим причинам, мы дошли до такой слабости, что подчинены другим, я считал бы наилучшим покоряться более разумным, которые сохраняют дружбу к своим и верность договорам. Так мы благополучно отделаемся от тех, кто является нашими действительными врагами; совершенное ими преступление не останется без наказания, и одновременно мы позаботимся о нашей безопасности в будущем. Ибо их лукавые и льстивые нравы, которые они выставляют с обманчивой кротостью и притворной обходительностью, чтобы обманывать легковерных и затем их обижать, окажутся излишними и напрасными. У них будет отнята всякая возможность подобных действий против нас, так как у нас вследствие вражды будут прерваны с ними всякие отношения и мы открыто отделимся от них. А если они попытаются начать против нас войну и если им придется одновременно встретиться с лазами и персами и притом во враждебной стране, они не выдержат первого натиска. Недавно только со всем своим войском они сразу были обращены в постыднейшее бегство небольшим отрядом персов и еще до сих пор не отдышались от этого бегства и, побежденные, так сказать, во всем, одной скоростью бега они победили преследующих их персов.
10. Ясной и вероятнейшей причиной этого, как всякий скажет, является трусость и порочность их планов. Ибо бесчестие им присуще как характерное и прирожденное качество. И когда к врожденным порокам присоединяется добровольное преступление, то оно удваивает бедствие погибающих по воле божественного провидения в виде искупительной жертвы за допущенное преступление, ибо победа утверждается не столько оружием, сколько благочестием, и я полагаю, что никогда преступные и нечистые люди не получат божественной помощи".
Если мы благоразумны, то нельзя присоединяться к тем, у кого нет даже здравого ума и которому враждебен тот, от руки которого зависит участь всех. Итак показано открыто и притом скорее самими делами, чем словами, что наш переход к персам будет легким, весьма выгодным для нас и прежде всего угодным богу. И мы не будем казаться неверными и поступающими несправедливо. Ибо и раньше весьма часто мы были оскорбляемы римлянами. Однако считали нужным оставаться при старом положении вещей, считая никуда негодным производить перемены по любым представившимся случаям, хотя бы они были и очень важны, но все же были переносимы и не являлись такими совершенно нетерпимыми. Но теперь, когда нас поразили чрезвычайные и непоправимые бедствия, переносить это легко без всякого огорчения, не оскорбляться такими низкими и жестокими деяниями, - это свойство не благоразумных, но робких и жалких людей, под предлогом сдержанности прикрывающих свое равнодушие к общественным делам. Большего по жестокости преступления, я думаю, никто и из чужих не укажет, и нельзя пренебрегать совершенным. Поэтому и мы не можем пренебрегать, и нашим бесчестием будет, если увидят нас. забывших своего царя и прислуживающих его убийцам.
"И если бы могло случиться, чтобы он присутствовал здесь, он, несомненно, взывал бы к вам и горячо упрекал за ваше малодушие, за то, что эти преступники еще находятся на его земле, а не изгнаны из нее давно. Но так как он не появится и не будет призывать вас, вы в своей душе представьте, что он находится среди вас и, стоя среди вас, показывает свои раны - и грудь и голову, и призывает свой народ хотя бы теперь отомстить врагам. Поэтому, кто из вас может сомневаться и раздумывать, справедливо ли колхам питать сострадание к Губазу? Если мы будем опасаться того, справедлив ли будет наш переход к персам, то нам придется бояться оказаться участниками преступления, покинув его и пренебрегая отмщением за его убийство. Мы будем считаться более вероломными, если при жизни его проявляли к нему такую дружбу, а после смерти потеряли даже намять о нем. Конечно, когда дела идут хорошо, было бы великим безумием изменять старые учреждения, но когда дело обстоит совершенно иначе, я считал бы пагубным не уметь быстро приспособляться к обстановке. О постоянстве нужно судить по делам, отвечающим разуму. Сохранять настоящее положение дел не всегда похвально, но только тогда, когда это сообразно с рассудком. Когда же случается то, чем нельзя пренебрегать и что не подобает отбрасывать, то преступником оказывается скорее тот, кто держится за старое и на этом упорствует, чем тот, кто переходит к новому. Когда об этом от нас услышат и в этом разберутся персы, они по справедливости будут обходиться с нами дружественно и будут сражаться за нас, так как они одинаково человечны и великодушны, умеют хорошо приспособиться к обычаям соседей и особенно, принимая в добровольный союз страну, столь удобно географически расположенную, и столь значительное войско, которое они хотели бы иметь с затратой больших средств и усилий. Итак, ни о чем, кроме этого не думайте, но тотчас приступим к самому делу и осуществим задуманное. Так мы добьемся величайшей славы, совершив дело правильное и справедливое, могущее принести только пользу".
11. Когда Айэт сказал это, тотчас вся толпа поднялась с криком и требовала в тот же день перейти на сторону персов, хотя те не были об этом извещены, и сами [колхи] не были настолько приготовлены, чтобы скрыть случившееся от римлян или их отразить, если они попытаются помешать переходу. Нисколько не заботясь о будущем, ни о том, во что обойдется это предприятие, толпа беспорядочно требовала ускорить решение. Ибо вообще свойственно и врожденно толпе стремиться к новизне и радоваться переменам. Эти же были сильно возбуждены и раздражены не только как варвары, но в особенности потому, что считали перемену справедливой и были восхищены речью Айэта, которая еще сильнее их возбудила и возмутила. Когда они так шумели, успокоил их возбуждение один человек по имени Фартаз, человек, пользующийся у колхов исключительным авторитетом, разумный и умеренный, очень популярный. Он усмирил их задор, умоляя не решать этого дела, прежде чем не выслушают его.
С трудом приведенные к спокойствию авторитетом его имени, они остались на своих местах, а он, выйдя на средину, говорил таким образом: "Мы не испытали ничего нового, колхи, возбужденные силой красивого слова. Ибо красноречие - непобедимая сила. Оно воздействует на всех, в особенности на тех, кто никогда раньше не подвергался его воздействию. Но не таково оно для тех, кто может ему противостоять мудрым рассуждением, вытекающим из рассмотрения сущности дела. Поэтому не одобряйте то, что было сказано. Оно кажется правдоподобным только вследствие неожиданности и необычайности сказанного, а не вследствие полезности и правильности. Поймите лучше, что хотя бы эти слова и были вам очень приятны, вы можете выбрать лучшее. Лучшим свидетельством обмана пусть будет самый способ легкого убеждения. Только желающий советовать лживое нуждается в большем украшении и разнообразии речей с тем, чтобы красотою речи скорее увлечь простые души. Слушая эти привлекательные, но обманчивые доводы Айэта, вы не понимаете сами, как вас обманывают. Каждому должно быть ясно если не другое, то хоть то, что он с самого начала поставил [на обсуждение] другой вопрос, совершенно чуждый тому, ради которого мы собрались. Так, например, когда вы все говорите, что нет ничего ужаснее случившегося и всячески осуждаете это убийство, и обсуждаете единственно вопрос, действительно ли виноваты те, кто обвиняется в убийстве Губаза, он обошел их обвинение и много слов потратил на то, что уже известно. Я также считаю проклятыми, ненавистными богу и охотно бы видел погибшими от самой жестокой казни не только прямых убийц, которые совершили преступление своими руками, но также всех тех, кто позволил совершить преступление, хотя и мог помешать, сверх того, всех тех, кто радовался этому, всех, кто не скорбел об этом.
Но если я это признаю, то отнюдь не признаю полезным переход к персам. И пусть никто не считает благоразумным и последовательным, что если по отношению к нам совершили преступление, то нужно и нам продать отечественные законы; если мы раздражены вероломством, то отсюда не вытекает, что мы должны усвоить такие же методы. И теперь мы не можем переделать то, что случилось и совершено, не нужно помыслить о том, чтобы мы, обсуждая дела с душой, охваченной гневом и негодованием, не затемнили неблагоразумно наше суждение, лишив себя возможности более здравого и разумного решения. Ибо свойство безрассудных - постоянно волноваться и терзаться прошедшим. Свойство же мужей мудрых - изучать неожиданности судьбы, не смущаться неожиданными переменами с тем, чтобы, лишившись чего-либо в прошлом, не утратить надежду на будущее.
12. Но этот советник, который давно уже благожелателен к персам и стремится всячески, чтобы мы перешли к ним, пытается запугать нас, как детей, а именно [утверждая], что римляне не удовлетворятся тем, что они против нас осмелились сделать, но поразят нас еще более жестокими бедствиями, и что их царь постоянно желает нововведений, что он является главным участником и зачинщиком давно задуманного и подготовленного убийства, и, говоря это, превозносит персов удивительными похвалами, надеясь, что он убедит нас этим способом сделаться просителями и добровольными перебежчиками к тем, кто для нас по природе является величайшим врагом. К этой единственной цели он стремится, это он задумал с самого начала и, стремясь совершить то, что он заботливо обдумал и безрассудно советует, нарушает и перемешивает порядок обсуждения, делая обсуждение бесполезным. Решению обычно предшествует обсуждение, которое исследует вещи, недостаточно ясные. И только тогда, когда установлено то, что нужно делать, необходимо наличие и воли, и решимости совершить то, что задумано и постановлено. Этот же из конца делает начало, уже постановляя раньше, чем рассмотрен вопрос. Ибо какая будет польза от обсуждения, если оно последует за решением? Вы же, колхи, приступайте к обсуждению без всякой предвзятой мысли и не придерживаясь какого-либо предвзятого мнения. Как можно преодолеть превратности судьбы и направить события к желаемой цели? Нужно пользоваться иным методом, мыслить о своих делах без всякой предвзятости и свободно, тщательно взвешивать все обстоятельства для того, чтобы принять наиболее обдуманное, вытекающее из сущности дела решение. Если мы так будем рассуждать, для нас тотчас же станет ясным, что ни римские войска, ни их военачальники, ни, меньше всего, сам император, не строили козни против Губаза. Ибо у них самих общеизвестно и установлено, что Рустик и Мартин, завидуя его счастью, были охвачены личной злобой, причем прочие вожди не только не помогали им, но даже болезненно перенесли случившееся. Бесчестно и сверх того бесполезно из-за вины одного или, может быть, двух дерзко нарушать общественные законы, которые мы привыкли соблюдать, так легко изменять весь образ нашей жизни, к которому мы так хорошо привыкли, выставлять себя предателями и дезертирами по отношению к тем, которые стоят на страже нашей страны, чтобы мы жили спокойно и безопасно, и, наконец, что является самым нечестивым, отказаться от истинной религии и священных тайн. Ибо это неизбежно произойдет, если мы перейдем па сторону ожесточеннейших врагов божественного имени. Если они запретят нам сохранять верность нашей вере, то принудят нас перейти к своей, что ужаснее этого для нас может быть, одинаково и для живых и для умерших? Ибо какую выгоду мы приобретем, если присоединим к себе (допустим, что это так) всю Персию, а погубим наши души? Но если даже сделают уступку и позволят [сохранить религию], прочного дружелюбия с их стороны по отношению к нам не будет, но будет неверное и не прямое, измеряемое одной только выгодой.
Ибо никогда не может быть прочного товарищества между теми, которые придерживаются разных религиозных верований. При отсутствии застращивания и выгоды постоянная и прочная верность сохраняется только при согласии взглядов. Даже родственники, близкие и земляки, если лишаются единства взглядов, пользуются только именем дружбы, а на самом деле по отношению друг к другу являются совершенно чужими людьми. Итак, колхи, с какой доброй надеждой мы перейдем к персам, если они неизбежно окажутся нашими врагами, и ничего лучшего отсюда не произойдет для нас, кроме того, что мы тем легче будем притесняемы ими, так как гораздо труднее остерегаться скрытого врага, чем явного. Далее, если хотите, допустим, что все обстоит так [как говорит Айэт], что это не противоречит ни справедливости, ни чести, и будем считать, что нравы персов постоянны и верны, что они всегда будут сохранять договоры и соглашения. Но если даже это будет налицо и у нас не будет никакого другого препятствия, то все же наши силы для этого предприятия недостаточны. В самом деле, каким образом мы перейдем к ним, когда нам угрожают римляне и притом настолько многочисленные и сильные, имеющие виднейших вождей? Каким образом мы избежим жесточайшего возмездия, когда те, которым надлежит прийти к нам на помощь, будут медлить вдали в Иверии или медленно оттуда двигаться, а те, которые будут осуществлять возмездие, занимают всю страну и обитают в наших городах?
13. Хотя этот благородный человек и говорит, что они не выдержат и первого нашего нападения, используя в качестве довода то, что недавно случилось, но кто не знает случайностей войны и того, что она отнюдь не протекает в определенном порядке! И злая судьба не всегда будет преследовать тех, которые сейчас очень плохо ведут свои дела. Напротив, победа часто переходит к побежденным и исправляет превратности судьбы. Поэтому нам не подобает быть чрезмерно самоуверенными, как будто им уже предопределено сообразно с их правами и привычками во всех сражениях терпеть поражения. Если они побеждены только потому, что действовали не так, как должно, то этот пример нужно обратить в нашу пользу и предупредить опасности, вытекающие из необдуманных решений. Таким образом, из предшествующих случаев мы не можем обнадеживать себя верной победой над ними. Правдоподобно, что те, которые раньше ошибались, наученные самим опытом, чего нужно избегать, будут вести свои дела в дальнейшем с большей заботливостью и исправят то, что раньше было упущено и пренебрежено. Если же бог им враждебен за совершенное преступление, и за это они подвергаются бедствиям, зачем нам вмешиваться и предлагать ему наше содействие, как будто он сам не осуществит правосудие и как будто он нуждается в нашей помощи? Какой большой пример бесчестия останется для других, если мы оскорбим нашим отпадением высшее благо, которое и при нашем спокойствии защищает нас должным образом. Пусть никто не показывает нам мертвого Губаза, выступающего среди нас с малодушными речами и умоляющего своих соотечественников сжалиться над ним, показывая нанесенные ему раны. Это, может быть, и подходит изнеженным порочным душам, но отнюдь не свойственно царю, притом царю лазов, а тем более Губазу Ибо, если бы он в самом деле присутствовал среди нас, то, как человек благочестивый и здравомыслящий, он, несомненно, сурово осудил бы нас за подобные замыслы и дал бы нам наказ не падать так духом и не впадать в расслабление, не скрываться тайно по обычаю рабов, но мужественно противостоять несчастью, придерживаясь, в большей степени, колхского образа мыслей, свободного от предвзятости, и не допускать ничего позорного, недостойного отечественных нравов, остаться при настоящем [порядке], быть убежденными, что божественная помощь никогда не оставит народ колхов. Поэтому не является ли высшей безрассудностью [тот факт, что] в то время, как он, насильственно умерщвленный, несомненно, учил бы нас так, мы для того, чтобы показать наше к нему расположение, думаем как раз противоположное? Я боюсь, чтобы мы не подверглись величайшему наказанию уже за то, что обсуждаем и обдумываем подобные планы. Наконец, если бы мы замышляли отпадение в деле сомнительном, допускающем разные решения, то и тогда было бы рискованно в вопросах такой важности зависеть от случайности, но тогда было бы позволено создателям этого плана рассуждать свободнее и беззастенчивее. Но если порочность этого совета и бедствия, отсюда вытекающие, для всех ясны и очевидны, разве не достойны вашей ненависти те, которые наталкивают вас на этот путь? Поэтому нужно воздержаться от всего этого, и это умеренно сказано Я же думаю, что о случившемся нужно сообщить императору и просить его по справедливости покарать главных виновников этого преступления. Если он пожелает это сделать, раздоры наши с римлянами тотчас прекратятся, и наше старое и привычное братство с ними в трудах и походах возобновится. Если же он откажет в нашей просьбе, то тогда только надлежит нам обсудить, не выгоднее ли нам вступить на другой путь. Если мы так сделаем, то нас нельзя считать забывающими об умерщвленном Губазе, и в то же время мы не окажемся действующими скорее безрассудно, чем по расчету".
14. Когда это было сказано, колхи, как говорится, пропели палинодию и изменили решение. В особенности к этому их побудила боязнь лишиться истинного бок почитания и веры, если они отпадут к персам. После того как мнение Фартаза победило, тотчас были выбраны лучшие и знатнейшие из народа колки, которые должны были сообщить императору Юстиниану, что было совершено над Губазом, раскрыть ему весь обман, а именно, что он никогда не был сторонником персидской партии, никогда не предпринимал ничего против римлян. Мартин же и Рустик возвели на него эту клевету за то, что он их часто порицал за многочисленные допущенные по лености и безрассудству ошибки, и убили невинного. Они просили дать душе убитого это удовлетворение. Они не сказали ничего другого, кроме того, чтобы он не оставлял неотмщенным это преступление, а царем им не назначал какого-нибудь чужеземца и иностранца, но Цату, младшего брата Губаза, который в то время находился в Византии, так, чтобы у них снова были восстановлены отечественные законы и непрерывная, нерушимая с древности последовательность царского престолонаследия. Император признал их просьбу правильной и справедливой. Он весьма быстро удовлетворил их просьбу и послал Афанасия, одною из первых членов сената, для тщательного расследования преступления и суда сообразно римским законам.
Тот явившись в Лазику, тотчас послал Рустика в город Аспарунт и держал там взаперти в местной тюрьме. Иоанну же, который обманул императора, сделался одним из главных участников преступления и пытался тайно скрыться и в бегстве искать себе спасения, на пути случайно встретился Метриан. Он был одним из императорских дорифоров, которых зовут скрибонами. Послан он был сюда, чтобы оказать помощь Афанасию и выполнять его указания. Захватив Иоанна, Метриан представил его судье, который и его послал в Аспарунт, где он содержался в тюрьме в цепях, до окончания начавшегося судебного расследования.
15. Как только началась весна, Нахогаран прибыл в Мухиризис и тотчас начал собирать войска и со всей тщательностью готовиться к войне. Равным образом и римляне, собравшись вокруг Острова, приготовлялись, и развязка, естественно, задерживалась. Тогда наибольшей заботой их было приготовить все нужное для ведения войны. Уже и Цата прибыл из Византии с Сотерихом, получив царское достоинство и свои инсигнии от римского императора по старому обычаю. Этими инсигниями являлись золотая корона, усеянная драгоценными камнями, и хитон, шитый золотом, опускающийся до пят, пурпуровые сапоги и митра, равным образом украшенная золотом и ценными камнями. Пурпуровую же хламиду носить царям лазов не положено. Но разрешена только белая, однако не обычная. Посредине с обеих сторон отсвечивает она золотым шитьем, с императорской фибулой на хламиде, украшенной драгоценными камнями и другими свешивающимися вниз украшениями. Когда Цата вступил в царском облачении в свою страну, военачальники и все римское войско, вышедшее с приветствием, встретили его с должными почестями. Они шли впереди его. великолепно вооруженные, большою частью конные. Лазы, с трудом оставив свою скорбь, обратившись к радости, провожали его, сменяя друг друга. Со всех сторон звучали трубы; знамена высоко развевались. И было торжество блестящим, горделивым и более праздничным, чем это обычно бывает в царстве лазов. Цата, ставши у власти, взял в свои руки руководство и управлял своим народом, как ему было угодно и как требовал отечественный обычай. Военачальник же Сотерих отправился в указанный ему путь. Ибо он привез императорские деньги для раздачи соседним варварам в качестве императорской субсидии. Эта раздача проводилась ежегодно с древних времен. Следовали за ним и старшие сыновья Филагрий и Ромил, чтобы тотчас по выходе из домашней обстановки приучаться к посильным трудам, так как они уже достигли возмужалости и были способны к труду. Третий же из них, Евстратий, был оставлен в Византии, так как еще был очень молод и, сверх того, слабого телосложения. Когда Сотерих пришел в страну мисимиян, они были подданными царя колхов, так же как апсилийцы. Но язык у них разный, так же как и нравы. Живут же они севернее народа апсилиев и несколько восточнее. Итак, когда он пришел к ним, они были заняты обсуждением вопроса о его намерении передать одно из их укреплений, расположенных у самых границ лазов, которое они называют Бухлоон, аланам, чтобы послы более отдаленных народов, собираясь там, получали субсидии и чтобы больше не было необходимости привозящему деньги огибать предгорья Кавказских гор и самому идти к ним.
16. Когда мисимияне об этом или узнали, или только подозревали, они послали к нему двух наиболее знатных людей, по имени Хада и Туана. Те находят его, остановившегося возле самого укрепления. Подозрения их еще более усилились. Они сказали: "Ты хочешь нас обидеть, военачальник. Не подобает тебе позволять другим отнимать наше, ни самому этого желать. Если же у тебя нет такого намерения, как можно скорее отсюда уходи и избери себе другое местопребывание. У тебя не будет недостатка в необходимых продуктах: мы все будем доставлять. Здесь же тебе оставаться нельзя никоим образом, и мы не допустим, чтобы ты медлил и оставался здесь".
Сотерих полагал, что никак нельзя стерпеть столь дерзкие речи. Считая, что нельзя позволять подданным колхов, которые повинуются римлянам, так неистовствовать против римлян, он приказал своим телохранителям избить их палками, которые те носили. Те жестоко с ними расправились и отпустили их полумертвыми. Совершив это, Сотерих оставался там же, полагая, что из этого не произойдет никакой беды и что ему так же нечего бояться, как если бы он подверг телесному наказанию своих преступных рабов, и затем, когда настала ночь, беззаботно лег спать, не расставив никаких караулов. Равным образом его сыновья, спутники, домашняя прислуга и рабы, следовавшие за ним, все они более беззаботно, чем следовало в неприятельской стране, предались сну. Между тем мисимияне, не стерпев полученного оскорбления, вооружившись, набросились на них и, ворвавшись в помещение, где почивал военачальник, немедленно перебили спавших рабов. Когда, естественно, поднялся сильный крик и шум, сознание беды дошло до Сотериха и прочих, которые там находились. Когда они со страхом соскочили со своих постелей, еще отягченные и расслабленные сном, то совершенно не могли защищаться. У одних закутанные шкурами ноги препятствовали движению. Другие же, бросившись за мечами, чтобы принять участие в беспорядочной схватке, беспомощно метались впотьмах, не зная, что делать, и наталкивались на стены, позабыв, где положили оружие. Некоторые, отчаявшись в обрушившемся на них бедствии, ничего и не предпринимали, а только звали один другого и издавали жалобные вопли, не зная, что предпринять. Когда они находились в таком состоянии, ворвавшиеся варвары изрубили самого Сотериха и его детей, и всех прочих; разве только кто случайно ускользнул через заднюю дверь или другим способом. Когда преступники это сделали, они ограбили поверженных и все имущество, которое те привезли с собою, и сверх того императорскую казну, расправившись [с Сотерихом и его свитой] как с настоящими врагами, а не друзьями и господами.
17. Когда, после совершения этого жестокого убийства и выполнения преступного замысла, разгоряченные их страсти улеглись и гнев утих, тогда, рассмотрев совершенное ими, они начали задумываться и поняли, какой жребий ими брошен, а именно, что в ближайшее время придут римляне для отмщения, а они не смогут выдержать их нападения.
Поэтому открыто отпав [от римлян], они перешли на сторону персов и послали посольство, добиваясь, чтобы те приняли их под свою защиту и немедленно оказали бы им помощь, как своим подданным. Известие это, сообщенное римским военачальникам, вызвало у них гнев и величайшее огорчение. Но они никак не могли немедленно отомстить мисимиянам, поглощенные еще более важными заботами, так как Нахогаран уже вел 60 тысяч вооруженных людей к Острову, который в то время занимали Мартин и Юстин, сын Германа. Наемники же из гуннов, которых называют савирами (у римлян находился отряд - около двух тысяч тяжело вооруженных, которыми предводительствовали Баимах, Кутилзис и Илагер, знаменитейшие у них люди), расположились лагерем у Археополя и прилегающих местностей, чтобы по обыкновению тревожить врагов, которые, как предполагалось, должны были здесь проходить, и затруднять им переход, делая его более опасным. Нахогаран же, после того как узнал, что савиры занимают эти места, тотчас послал против них отряд в три тысячи, отобранных из вспомогательных дилимнийских войск, с предписанием - он был заносчив и кичлив - всех истребить и не оставлять в тылу у него, когда он будет идти в бой. Дилимниты - это весьма многочисленное племя, обитающее по соседству с Персидской страной, на среднем течении реки Тигра. Их можно причислить к самым воинственным народностям. Они не являются стрелками или сражающимися издалека. Они носят копье и сариссы, меч, свисающий с плеча, маленький кинжал, привязанный к левой руке, защищаются большими и малыми щитами Их нельзя назвать ни легко вооруженными, ни гоплитами и тяжеловооруженными войсками. В случае необходимости они издали мечут копья и сражаются врукопашную. Они хороши в столкновении с неприятельской фалангой и сильным натиском могут прорывать густые неприятельские ряды, опытны в перестройке боевого порядка и в приспособлении к любой случайности. Они легко взбираются на высокие холмы, занимают возвышенности и с величайшей быстротой, если это нужно, убегают назад и, снова повернувшись, с ожесточением теснят и преследуют врагов. Искушенные и весьма опытные во всех видах боевых действий, они наносят врагам весьма тяжелые удары. Уже давно приученные к войне, они издавна сражаются под знаменем персов, но не по принуждению, как подданные. Ибо они свободными живут по своим законам и не привыкли подчиняться насилию и чьему-либо произволу.
18. Итак, этот отряд дилимнитов с наступлением ночи двинулся против савиров, предпочитая напасть на них, еще спящих, и таким образом легче истребить их всех. И я полагаю, они не ошиблись бы в своей надежде, если бы судьба их не обманула. Когда они шли в этот поход, им случайно в темноте и безлюдии попался один колх. Они за него жадно ухватились и принудили его стать проводником к савирам. Это поручение он весьма охотно исполнил и шел впереди их. Когда же он достиг густого леса, он постепенно собрался с духом и от них отделился. Ему удалось избежать преследования. Предупредив врагов, он быстро добрался до савиров и нашел их всех лежащими на земле и крепко спящими. "О, несчастные, - закричал он громко и пронзительно, - вы сейчас погибнете". Когда они с трудом пробудились, он объявил им, что враг сейчас нагрянет. Они с шумом вскочили, вооружившись, вышли за укрепления из кольев и, разделившись на две части, устроили засаду, оставив без охраны вход в ограду лагеря, а равным образом и хижины, построенные из кольев и шкур. А дилимниты, сделав огромный крюк по незнакомству с местностью, все же до рассвета добрались до лагеря гуннов. Уверенные на свое горе [что их не ждут], они вторгаются в лагерь, собираются внутри и, выступая молчаливо, без всякого шума, чтобы не догадались гунны и не поднялись, начинают метать копья в их убежища и хижины, рассчитывая перебить спящих и уже считая дело поконченным. Между тем, савиры, выскочив с двух сторон из засады, внезапно набрасываются на них. Они же, пораженные этим внезапным неожиданным ударом, когда надежды их сменились отчаянием, приведенные в беспорядок, не знали, что им предпринять. Ибо им, сбившимся на небольшом пространстве, было нелегко спасаться бегством. Не могли они точно распознать, кто их враги, так как пришлось бороться и с ночью и со страхом. Поэтому тотчас же они были истреблены савирами, не оказав даже попытки к сопротивлению. Восемьсот человек погибло в лагере. Остальные, с трудом выбравшись из него, блуждали беспорядочно, не зная, куда идти. Им казалось, что они убежали далеко: на самом же деле, сделав круг, они возвращались обратно и попадали в руки врагов. Так прошла вся ночь. Утром, когда рассвело, оставшиеся в живых дилимниты, узнав дорогу, бросились прямо в персидский, лагерь, причем савиры и теперь не переставали их преследовать и наседать на них сзади.
Между тем военачальник Бабас, который уже давно командовал римскими войсками, находящимися в Колхиде, в это время ночевал в Археополе и, когда началась суматоха и вокруг раздался крик, не зная, что делается, но сохраняя хладнокровие, молча скрывался внутри. Когда же солнце осветило вершины гор, он быстро разобрался в происходящем, а именно, что савиры гонят дилимнитов. Тогда и он, выскочив из укрепления с отрядом, который оказался у него под рукой, учинил им немалое побоище, так что едва тысяча добралась до Нахогарана.
19. Последний, потерпев неудачу в своем предприятии, тотчас направился к Острову и, разбив лагерь вблизи римлян, вызвал Мартина для переговоров. Когда тот явился, он сказал "Ты, военачальник, весьма сообразительный и благоразумный человек. Ты один из тех, которые обладают наибольшей властью у римлян. Неужели ты не желаешь освободить каждого из наших государей одновременно от трудов и от вражды? Итак, если ты желаешь заключить перемирие и мирный договор, то перейди с войском в Трапезунд, город Понтики. Мы же, персы, останемся здесь. Благодаря этому мы будем не торопясь, спокойно договариваться о перемирии и мире, пользуясь верными посредниками. Если же ты добровольно не выведешь отсюда войско, то знай, добрый человек, что ты будешь изгнан силой. Ибо я считаю победу обеспеченной. Ее я держу в руках так же, как эту вещь". Говоря это, он показал кольцо, которое носил. Мартин в ответ сказал: "И я очень желаю и ценю мир и буду помогать осуществлению твоего предложения. Но я думаю, что мы этого добились бы лучше, если бы ты как можно скорее перебрался в Иверию. Я же возвращусь в Мухиризис, и тогда мы внимательно обсудим наши дела. Ты можешь говорить о победе кичливо и заносчиво, считать ее продажной, легко приобретаемой, зависящей от нашего усмотрения. Я же считаю, что победа зависит от единого бога, и она дается не гордецам и чрезмерно самонадеянным, но тем, кому даст это общий творец и управитель". Когда Мартин, оскорбленный заносчивостью, с большой энергией и достоинством дал этот ответ, не договорившись о мире, они прекратили переговоры. Один вернулся в лагерь, Мартин же на Остров. Нахогаран, полагая, что ему там никак нельзя оставаться, решил подойти к городу Фазису и там скорее вызвать на бой римлян. Он считал, что это укрепление очень легко взять, так как оно все выстроено из дерева, а окружающие его обширные равнины удобны для сооружения лагеря. О том, что город Фазис назван по имени реки, я думаю, всем хорошо известно. Эта река протекает около города и впадает в Эвксинское море. Город расположен у морского побережья и устья. Отстоит от Острова приблизительно на шесть парасангов к западу.
20. Итак, немедленно глубокой ночью спустив на реку лодки, привезенные на телегах, и связав их, Нахогаран тайно от римлян построил мост и перевел все войско на противоположный берег. Он хотел добраться до южной части города, где воды Фазиса, казалось, никак не могли ему помешать приблизиться к стене, ибо эта река уклоняется к северу и впадает [в море]. Отойдя от реки, как только стало рассветать, Нахогаран продолжал свой путь. Обойдя Остров как можно дальше, Нахогаран двинулся своим путем.
Римляне, узнав о походе почти около полудня, были этим чрезвычайно расстроены и пытались всеми силами предупредить врагов под стенами города. Поэтому, заполнив все триремы и легкие тридцативесельные суда, которые стояли в порту, они быстро понеслись по течению реки. Но Нахогаран опередил их. Дойдя до середины реки между Островом и городом, он преградил все течение реки бревнами и лодками, соединенными между собой, и сзади поставил группы слонов, там, где можно было пройти. Римский флот, увидя это издали, повернул кормы судов и отступил, усиленно гребя веслами, борясь с большим трудом против течения быстрой реки. Тем не менее персы захватили два пустых судна. Их экипаж, когда увидел, что будет захвачен [неприятелем], отважно бросился в воду, предпочитая, как полагаю, меньшую настоящую опасность большей и испытывая превратности судьбы. Поэтому с легким духом они бросились в волны и, барахтаясь в сильнейшем водовороте, с трудом добрались до своих.
Тогда римляне оставили на Острове Бузу с его войском, поручив ему заботу о всех тамошних делах и оказание помощи им, если это окажется необходимым. Перейдя снова реку и избрав другую дорогу по сухому пути, чтобы не прийти в места, уже занятые врагом, они добрались до города Фазиса, одноименного с рекой. Войдя в город, военачальники расставили по стенам караулы сообразно данным им распоряжениям. Они не считали свои силы равными неприятельским, если произойдет регулярное сражение. Юстин, сын Германа, первый располагается со своими войсками в самой возвышенной части города обращенной к морю. Немного дальше стал Мартин со своими полками. На самой середине заняли позиции Ангила с маврами-пелтасами и копьеносцами, Феодор с тяжеловооруженными цаннами и Филомафий с исаврийскими пращниками и копьеметателями. Неподалеку от них расположился отряд лангобардов и герулов. Вождем тех и других был Гибр. Остальная часть стены, обращенная на восток, охранялась восточными полками под командой военачальника Валериана. Таким образом римское войско было расставлено для защиты стен.
21. Была сооружена чрезвычайно крепкая внешняя ограда, которая могла служить внешним укреплением для стены и выдержать первый натиск неприятеля. Военачальники справедливо боялись за стену, так как она была построена из дерева, из-за ветхости была разрушена в нескольких местах. Поэтому они выкопали глубочайший круговой ров, который так был наполнен водой, вышедшей из берегов, что она скрывала заостренные копья, густо набитые во рву, и делала их незаметными. Так как они направили туда воду из озера, которое называют малым морем и которое имеет исток в Эвксииский Понт, то легко заполнили водой весь ров. Большие грузовые суда, прибоем волн и течением Фазиса весьма близко придвинутые к стенам, имели высоко поднятые лодки, подвешенные к самой верхушке мачт и крепко закрепленные, так что они значительно превышали высоту башен. Наверху расположились воины и моряки, отобранные из наиболее смелых и воинственных, с луками и пращами. Были поставлены там и дальнестрельные орудия для их активного применения. Кроме того, на реке, с той и с другой стороны, стояли суда под начальством Валериана. Снаряжены они были совершенно одинаково и предназначались для сопротивления врагам, поражаемым с той и с другой стороны с более возвышенных мест в случае их приближения. Чтобы корабли, находящиеся на реке, не были легко повреждены кем-либо, Дабрагез, ант - таксиарх, и некий гунн, лохаг, по имени Элмингир, по приказанию военачальников снарядили десять легких судов с двойной кормой, заполнили их своими оруженосцами и, пройдя как можно дальше вверх по реке, охраняя ее с величайшей тщательностью, наблюдали со всех сторон за переездом, плавая то по середине реки, то приближаясь к тому или иному берегу, и тогда случилось нечто радостное и приятное, как на войне и в боевом столкновении. Несколько дальше от того места, где были расположены указанные суда, стояли два грузовых тридцативесельных корабля, которые, как я выше указывал, были захвачены персами, имея на борту оплитов - мидян: они были привязаны канатами к берегу. Ночью, когда все на них спали, поднялась сильная буря и растянула канаты. Давлением двигающихся судов канаты обоих кораблей были внезапно порваны. И так как не могли быть использованы весла и рулевым веслом судно не могло быть направлено, как должно, то течение подхватило их. Неуправляемые и беспомощные суда были быстро отнесены к римлянам, которыми начальствовал Дабрагез. Увидев их, последние с радостью их захватили, будучи обрадованы неожиданным приобретением, в особенности потому, что корабли, которые раньше ушли от них пустыми, вернулись, заполненные людьми.
22. В это время, снявшись с лагеря со всем войском, Нахогаран приблизился к городу, желая перестрелкой испытать римлян, произведут ли те вылазку, и таким образом яснее определить, какие военные приготовления ему надлежит делать на следующий день. Когда персы подошли на расстояние брошенной стрелы, они тотчас же по своему обычаю начали стрелять из лука. Многие римляне были ранены. Одни, защищаясь, оставались в строю, другие выходили из боя Ангила же и Филомафий и около 200 человек из их отрядов, хотя Мартин приказал всему войску оставаться на своем месте и сражаться из укрытий, открыли ближайшие к ним ворота и бросились на неприятеля. Феодор же, начальник отряда цаннов, вначале сдерживал своих и запретил вылазку, обвиняя их в безрассудстве. Когда же те не послушались приказания, он сам присоединился к большинству, хотя неохотно. Он пошел с ними на неприятеля, чтобы не показаться трусливым и по этой причине отказался от благоразумия. Предприятие это ему отнюдь не нравилось, но он хотел быть его участником, чем бы оно ни кончилось. И действительно все они там едва не погибли, если бы их не спасла случайность, ниспосланная богом. Ибо дилимииты, которые стояли на том месте, выстроенные в боевом порядке, видя малочисленность нападавших, в молчании их ожидали и не двигались с места. Когда же те подошли поближе, они незаметно выдвинули вперед фланги и замкнули их в плотный круг. Римляне же, охваченные со всех сторон, думали уже не о причинении врагу какого-нибудь вреда, но считали славнейшим и неслыханным деянием, если им удастся каким-либо образом ускользнуть. Итак, сомкнувши ряды, выставив вперед копья, они ринулись на неприятеля, отрезавшего им путь к городу. Когда те увидели их несущимися с огромным напором и как бы отчаявшимися в опасении, тотчас нарушили свой строй и расступились, не выдержав натиска людей, борющихся с верной смертью и на все дерзающих. Благодаря этому отходу вырвавшиеся бегством римляне с радостью оказались внутри стен и тотчас заперли ворота. Они прошли через такую опасность, не отличившись ничем другим, кроме своего бегства и спасения.
23. Носильщики же персов давно уже работали над засыпкой рва, засыпали его весь, и то, что повсеместно было разбросано и разрыто, теперь было сложено, и выровненная местность стала доступной для войска, идущего на штурм стен, и тараны и другие приспособления для штурма города без труда могли быть придвинуты к стенам Они затратили, однако, больше времени на это, чем полагалось такому множеству работников. Ибо когда камни были во множестве свалены на землю, их не хватило для заполнения рвов. Деревья можно было добыть только вдали из срубленного леса и подвезти можно было только с большим трудом. Римляне уже раньше сожгли все постройки в прилегающей к городу местности, кроме того, все гостиницы и вообще все жилища вблизи города, с тем, конечно, намерением, чтобы враги не нашли там удобного и пригодного для их нужд материала и не могли легко соорудить осадные орудия. Больше в этот день не произошло ничего достойного упоминания. Когда наступила ночь, Нахогаран возвратился в лагерь.
На следующий день Мартин пожелал укрепить дух своих и этим нанести удар врагам. Он собрал все римское войско, как бы желая посоветоваться о настоящем положении дел. Как было им заранее подготовлено, на середину вышел никому неизвестный человек, покрытый пылью и как будто свершивший длинный путь. Он сказал, что недавно прибыл из Византии и принес письмо от императора. Получив его с большой радостью и распечатав, Мартин прочел его не про себя тайно, но пробежал одними глазами и не скрыл содержания, но прочитал громким голосом, чтобы все слышали (в письме, вероятно, содержалось нечто другое): "Мы посылаем тебе также другое войско не меньше того, которое ты имеешь, а посему, если враги и превосходят вас количеством, то во всяком случае не настолько, насколько вы превосходите их храбростью, что уравнивает вашу меньшую численность и количественную несоразмерность. Но, чтобы они даже этому не радовались, прими и это войско, посылаемое не ради необходимости, а ради славы и показа. Итак, будьте бодры, сражайтесь храбро, зная, что мы сделаем все, что необходимо". Его немедленно спросили: где войско? Он ответил, что отстоит не дальше четырех персидских парасангов, что оставил его около реки Неогна, где была его стоянка. На это Мартин, притворно выражая на лице негодование, сказал: "Пусть идут назад, пусть как можно скорее возвращаются домой. Ибо я никогда не позволю им присоединиться к нам. В самом деле, недостойно, чтобы эти [войска] пришли без необходимости и, не испытав опасности, приобрели одинаковую славу, чтобы исход войны приписан был бы им и, что несправедливее всего, они получили бы одинаковые награды с нами в то время, когда эти мужи уже давно являются нашими боевыми товарищами, в течение долгого времени переносили с нами огромные тяготы, часто сражались против неприятеля и уже довели дело до такого состояния, что недалек разгром врага и венец достижения полной победы. Впрочем, пусть они остаются там, пока не будут готовы к уходу. А нам достаточно этих дня лучшего завершения войны". Сказав это, он сейчас же, повернувшись к войску, спросил: "А разве вы, боевые товарищи, не думаете так же?". Они же радостным криком подтвердили решение полководца, как самое правильное, а сами почувствовали себя гораздо более сильными, как будто они и в самом деле не нуждались ни в какой помощи. В особенности же побудила их к соревнованию и желанию сражаться надежда на добычу. Они думали в ближайшее время все разграбить, как будто бы врат были уничтожены. Забота у них была только о том, как разделить между собою добычу.
24. Произошло, однако, и нечто большее, чем то, на что рассчитывал Мартин. Проникнув в массы и широко распространившись, дошли до самих персов слухи, что другое римское войско дошло до реки Неогна и скоро соединится с этим. Всех охватила тревога и страх, что им, ослабленным столькими лишениями, предстоит сражаться против войска с нетронутыми силами. Нахогаран же без промедления послал отряд персидских войск сходной величины по тому пути, по которому, он думал, пройдут те, о которых был обманут молвой. Придя туда, они должны были проявить великую бдительность и тщательность в бесполезном деле. Заняв наиболее выгодные места и устроив засады, они ожидали тех, которые вовсе не должны были прийти, [ожидали], чтобы напасть на них, идущих беззаботно и беспорядочно, что было весьма естественно для собирающихся прийти неожиданно, и таким образом задержать скорость их продвижения до тех пор, пока не будет взят штурмом [город]. Таким образом, понапрасну трудился немалый отряд персов, оторванный от остального войска. Нахогаран же выступил немедленно, очевидно, желая предупредить подход тех, которые никак не могли прийти. С большим высокомерием он набросился на римлян, открыто хвастаясь и сверх того клянясь, что он в тот же день сожжет весь город со всеми людьми. Вероятно, вследствие своей гордости этот безумец забыл, что исход сражения - дело всегда неверное и сомнительное, подверженное многим случайностям и колебаниям в ту и другую сторону, в особенности же зависящее от божественного верховного определения, так как даже важные дела не остаются всегда в одном и том же положении, но бесчисленные народы, многочисленные города и вся жизнь изменяются внезапно, приводятся в замешательство, и все надежды во всех делах постоянно колеблются и изменяются. Он же дошел до такой гордыни, что даже рабам и прислуге, которые, рассеявшись по лесу, рубили деревья или для заготовки дров, или для осадных орудий, предписал, как только [они] увидят высоко поднимающийся дым, то знали бы, что это огонь охватит римскую деревянную ограду, и, оставив свою работу, бежали бы к нему и усиливали бы огонь, чтобы легче все сжечь. Так хвастаясь, подступает он к городу и к стенам. Юстина же, сына Германа, который подумал, что Нахогаран тогда нападет на город, осенила некая мысль, как я думаю, внушенная божеством, - идти как можно скорее к святейшему храму, который у христиан в большой чести и который находится недалеко от города, и молиться о божественной помощи. Итак, отобрав из войска своего и Мартина самых храбрых и воинственных солдат и взяв пять тысяч всадников, причем все были вооружены наилучшим образом, как идущие на бой, он выступил с ними со знаменами и прочими военными атрибутами. Случайно вышло, что ни персы не заметили их ухода, ни они движения персов к городу. Последние двигались другим путем и сомкнутыми рядами начали штурм стен. Они завязали перестрелку гораздо сильнее, [чем накануне], надеясь таким образом больше устрашить римлян и как можно скорое завладеть городом.
25. Стрелы неслись до того густо одна за другой, что своим множеством закрыли все небо, как будто бы связанные между собою, так что их можно было сравнить с великим снегопадом или сильным градом, обрушившимся при сильнейшем ветре. Другие тащили осадные орудия и метали огненосные снаряды. Некоторые, прикрываясь так называемыми черепахами, топорами рубили стену. Так как она была деревянной, то могла быть легко разрушена. Иные пытались подкопать почву и добраться до основания стены и таким образом потрясти и опрокинуть то, что было сплочено и соединено. Но и римляне, стоя на башнях и брустверах, сражались с ожесточением и воодушевлением, как бы желая самим делом показать, что нет никакой нужды им в помощи новых войск. На деле ясно обнаружилось, насколько полезна и действенна была хитрость Мартина. Ибо все действовали неутомимо, ничего не упуская из того, что было необходимо для отражения врага. Ибо и множество копий и дротиков, бросаемых с высоты, поражало врагов, так как они попадали в неприкрытую укреплениями массу, которая не могла идти в другом направлении. Камни, [подвозимые] повозками, бросали на черепахи, разрушая их до основания. Кроме того, и меньшие камни, метаемые пращами, пробивали шлемы и щиты мидян и не позволяли приближаться к стенам, поражая здесь еще сильнее. Из тех же, которые, как я сказал, были расставлены в верхних лодках, одни стрелами, бросаемыми с высоты, поражали многих, другие искусно пользовались военными орудиями. Губительные дротики, которые римляне метали с большой силой, неслись на очень далеко находившихся варваров, внезапно пронзали их вместе с лошадьми и повергали на землю. Поднялся величайший крик и трубы с каждой стороны издавали воинственные звуки. Персы гремели тимпанами и издавали громкие вопли для возбуждения страха. Ржание лошадей, стук щитов, разрывы кольчуг производили смешанный, но сильный грохот. Между тем Юстин, возвращаясь из храма, разведав, что происходит, по беспорядочному крику и шуму, тотчас повернул конницу и, построив в боевой порядок, приказал поднять знамена и всем взяться за дело, уяснив себе, что не без воздействия божества они вышли из города, чтобы внезапным нападением навести на врага панику и заставить прекратить осаду. Тотчас же, продвинувшись вперед, они увидели персов, нападающих на стены, и немедленно, издав громкий крик, в тесном строю бросились на ту часть врагов, которая в боевом порядке была расположена около моря. Отсюда они и вышли. Длинными копьями (сариссами), некоторые же действуя мечами, сокрушали все, что им попадалось на пути. Произведя сильнейший натиск на тесные ряды врагов, ударяя их по щитам, они прорвали их густой и сомкнутый строй.
26. Персы же, думая, что это то самое войско, которое, как они слышали, приближалось, уже пришло, незамеченное теми, кто был послан против них, и, будучи отделены от остальной армии [персов], были исполнены смятения и страха и приведены в беспорядочное состояние. Они начали медленно пятиться и отступать. Когда это издали увидали дилимниты (они сражались под средней частью стены), то оставили там немногих, а прочие направились к той части войска, которая находилась в особом затруднении. Ангила же и Феодор, римские командиры, о которых я упоминал раньше, заметив малочисленность оставшихся [дилимнитов], тотчас же с достаточно сильным отрядом произвели вылазку из города и некоторых из них убили. Остальные обратились в бегство, причем римляне проследовали их безостановочно. Тогда дилимниты, шедшие на помощь теснимым персам, тотчас повернули обратно, чтобы идти навстречу римлянам. Считая лучшим и более разумным как можно скорее оказать помощь своим землякам, они неслись в чрезмерном усердии и неумеренной скачке, так что более уподоблялись постыдно бегущим, чем нападающим. Скакали они, чтобы помочь своим, но распространяли вокруг себя больше смятения, чем боевою духа. Персидское же войско, стоявшее ближе всего к ним в боевом строю, увидев, что дилимнигы несутся такой беспорядочной толпой, считая, что это не что иное, как бегство, и решив, что они никак не навлекали бы на себя этого позора, если бы не подверглись какой-то чрезвычайной неустранимой опасности, само также рассыпалось, обратившись в постыдное бегство. Таким образом, уже замышляемое и подготовляемое бегство сделалось явным. Дилимниты, то же думая о персах, последовали за ними, и бежали одновременно обманщики и обманутые. Когда это происходило, множество римлян, выйдя из укрепления, сделали бегство персов еще более стремительным, преследуя их и уничтожая отстающих Обрушиваясь с разных сторон на тех, кто еще сопротивлялся и сохранял строй, они ожесточенно сражались. В то время как левое крыло варваров уже явственно слабело и распадалось, стоявшие на другом крыле продолжали сражаться с величайшей храбростью. Слоны, поставленные перед укреплениями, нападая на римлян, тотчас же приводили в смятение даже их сомкнутый строй, если где-нибудь он им противостоял. Кроме того, восседающие на них стрелки наносили большой урон нападающим римлянам и стреляли в них без промаха. Точно так же и разъезжающие [повсюду] отряды всадников удачно нападали и приводили в смятение пехотинцев и тяжело вооруженных. И уже с этой стороны римляне отступали, собираясь бежать.
27. В это время один из оруженосцев Мартина, по имени Огнарис, находясь в крайне стесненном положении, так что ему не представлялось никакой возможности бегства и уже отчаиваясь в своем опасении и как бы испытывая жребий судьбы, с большой силой поразил копьем в бровь набросившегося на него самого свирепого из слонов, причем острие копья проникло так глубоко, что конец его повис вниз. Страдая от полученной раны и сверх того напуганный болтающимся у глаза дротиком, слон тотчас попятился назад и начал метаться в разные стороны. То, болтая хоботом наподобие бича, он поражал многих персов и бросал их вверх, то, протягивая его в длину, издавал какой-то страшный и сильный крик. Сидящих на нем воинов он сильным толчком сбросил вниз и умертвил, растоптав ногами, наконец привел в беспорядок все персидское войско, а лошадей, к которым он приближался, приводил в бешенство. С поднятой гривой они противились всадникам. А тех, кого хватали зубами, раздирали и разрывали. Все наполнилось воплями и смятением. Лошади, испуганные бешенством зверя, совершенно не слушались повода и, поднимая вверх передние копыта, сбрасывали седоков, бешено скача, носились между рядами и, тяжело дыша, выпускали из ноздрей пар, Люди отступали, натыкаясь друг на друга, внезапно толкали один другого. Каждый старался опередить своего соседа. Многие были убиты своими, натыкаясь на мечи своих друзей и товарищей. Когда суматоха и смятение усилились, римляне, вышедшие из стен, и те, кто еще оставался внутри, сплотившись в единый боевой порядок, бросились на приведенных в замешательство врагов, прикрыв передний край боевого строя щитами. Те, уже истомленные, не могли выдержать этого натиска и обратились в быстрое беспорядочное бегство, разрозненные, распыленные, кто куда мог, не оказывая сопротивления преследователям. Сам Нахогаран, изумленный неожиданным исходом дела, быстро убегал, грозя всем бичом и приказывая бежать как можно скорее, что они и сами делали. Так его кичливость обратилась в свою противоположность. Римляне же только тогда прекратили преследование и избиение варваров, когда Мартин отозвал их трубою, считая сделанное достаточным, и не смягчил их души, объятые гневом. Таким образом, персы, оставшиеся в живых, с трудом ускользнули в лагерь, потеряв в этом бою не меньше 10 тысяч воинов.
Римляне, возвратившись после преследования, сожгли черепахи и прочие военные орудия персов, оставленные около стен. Когда были зажжены большие костры, злосчастные носильщики и прислуга, посланные для рубки леса, увидев издали поднимающийся высоко и расстилающийся в воздухе дым, тотчас устремились к городу, думая, что горят стены, как это кичливо раньше обещал Нахогаран. Итак, они устремились усиленным бегом, боясь, как говорят, чтобы не опоздать к празднику и чтобы все не было обращено до их прихода в пепел и золу. Они состязались друг с другом в скорости, не зная, что тот, кто придет первым, первый и умрет. Ибо все они, поочередно захваченные римлянами, были перебиты, как будто для этого они и появились. И так погибло немногим менее двух тысяч. Виновником гибели стольких рабов, совершенно неопытных в военном деле, которые никогда не вступали в строй, был Нахогаран, давший необдуманные приказания. Так заносчивость губит не только своих носителей, но и тех, кто их обслуживает и им подчиняется. После этого римляне, естественно, были исполнены лучшими надеждами, что в будущем они легко окажутся победителями, если варвары попробуют возобновить сражение. С большими почестями они похоронили своих, сколько их погибло в сражении, а их было не меньше двухсот, восхваляя их мужество и то, что они, как мужи, доказали свою храбрость. Трупы же врагов ограбили и захватили большое количество оружия и других вещей. Некоторые из убитых носили не только щиты, панцири, луки и колчаны, но и золотые цепи, ожерелья, серьги и другие того же рода женские украшения, которыми имеют привычку украшаться виднейшие и знатнейшие мидяне, и этим отличаются от толпы. Нахогаран же, хотя ему недоставало предметов необходимости и угрожала зима, по-видимому, желал продолжать военные действия и готовился к этому, но его желание и намерение не осуществилось на деле. Выслав на следующий день отряд дилимнитов на расстояние стадии и приказав им стоять против римлян в боевом порядке, тем самым демонстрируя предстоящую битву, он сам незаметно с остальными войсками двинулся по направлению в Котаисию и Мухиризису. Когда он уже прошел большую часть пути, тогда и дилимниты, свернув боевой строй, весьма легко отступили, как это всегда удается легко вооруженным, сильным и быстрым на ходу. Присоединился и другой отряд персидского войска, который раньше вследствие хитрости Мартина был послан к реке Неогну, как об этом выше рассказано мною. Как только они узнали, что, персы побеждены и римляне овладели всей страной, тотчас скрытными путями, удаленными от горных дорог, они достигли Мухиризия, являясь участниками не сражений, но позора, более постыдного, чем бегство. Итак, когда все войско соединилось, оставив там большую часть конницы и назначив Вафриза, знаменитейшего мужа среди персов, их начальником, он сам с немногими возвратился в Иверию, чтобы там перезимовать.
Книга 4
1. Когда римляне одержали победу в войне и наступила как бы передышка в несчасгиях и одновременно смолк гром оружия, тогда было начато судебное дело об убийстве Губаза. Итак, Афанасий величественно восседал на высоком седалище, одетый в хламиду, которую носят только самые выдающиеся из начальников. Присутствовали люди опытнейшие в скорописи и в умении быстро и ловко расшифровывать написанное, другие служащие, держащие себя сурово и торжественно, опытнейшие в судебных делах, звонкоголосые глашатаи и ликторы. Все они были выделены константинопольским правительством.
Те, которым было поручено, выносили на середину железные оковы, ошейники, кандалы, петли и другие орудия пытки. И, мне кажется, император Юстиниан не безосновательно, не безрассудно, но весьма разумно приказал организовать судебное дело с таким церемониалом и торжественностью, чтобы не только присутствующие там варвары удивлялись римским учреждениям, когда они им будут представлены с торжественным церемониалом, и больше привыкли к их управлению, но если даже Губаз, убитый за попытку перейти к мидянам, окажется в этом изобличен, то чтобы колхи больше не скорбели о его убийстве и не возмущались этим, как страшным бедствием. Если же убийцы будут изобличены во лжи и в совершении постыдного преступления и будут осуждены общественным судом, то варварам приговор покажется более суровым и наказание окажется удвоенным, когда преступники будут проведены через войсковой строй в предшествии глашатая, карательного меча, когда виновным будут отрублены головы на виду у всех. Ибо он знал, что если он по обычаю варваров путем тайной казни прикажет устранить Рустика и Иоанна, то колхи будут считать, что недостаточно суровые наказания назначены за подобные преступления. Когда же судебное дело ведется перед трибуналом и дело решается с участием двух сторон, и судебные служащие проходят взад и вперед, а виновные каждый по очереди в порядке встают и отвечают согласно приказанию, когда зрителям будет показана вся торжественность суда и красноречие, поражающее слух, при выполнении всего этого само возмездие будет представлено варварам более суровым и даже, может быть, превышающим меру совершенного преступления. Процедура суда поражает даже самих римских граждан и лишает их душевного равновесия, хотя они часто с этим сталкиваются. Тем больше воздействие будет на варваров, к этому не приученных. По этой, я думаю, причине римский, лучше сказать аттический, трибунал был учрежден на Кавказе.
2. Тогда Рустик и Иоанн, выведенные, из тюрьмы, были поставлены с левой стороны как обвиняемые. На противоположной стороне появились в качестве обвинителей мудрейшие из колхов, уже давно изучившие греческий язык. Они попросили прежде всего огласить во всеуслышание инструкции императора по этому вопросу, которые Иоанн раньше привез военачальникам. Это требование было удовлетворено судьей: их громким голосом прочитал один из тех, которые к этому были предназначены. Они заключали в себе следующее: "Мне кажется невероятным и абсурдным сообщаемое вами, а именно, что Губаз решил, отвергнув отечественные нравы и тех, которые во всем с ним придерживаются одинаковых верований, оставить римлян и перейти на сторону людей, столь враждебных, чуждых и отличных от нашей веры, и притом не вызванный на это никакой с нашей стороны обидой. Впрочем, так как знаем, что все человеческое непрочно и обманчиво, и нередко можно наблюдать круговорот разнообразных и изменчивых случайностей, мы считаем, что не должен быть вполне лишен доверия и ваш вестник. Нельзя не попытаться предупредить то, что он или только замышляет, или уже окончательно решил. Поэтому мы оставляем за собой особо внимательное и тщательное изучение этого дела, которое еще не ясно. Конечно, тягостно ни на кого не полагаться твердо, относиться с подозрением и страхом даже к близким к нам. Тем не менее во всем мы последовательно придерживаемся этого принципа: мы следуем природе и не доверяем никому. Но чтобы, с одной стороны, не принимать поспешно какого-либо жестокого и бесчеловечного решения по отношению к Губазу, а, с другой стороны, чтобы не показаться слабым и непредусмотрительным, боящимся действия, чтобы избежать риска в том или другом отношении, решено нами нечто среднее, как более соответствующее умеренности, а именно: доставить этого человека сюда. Итак, пришлите его как можно скорее или добровольно, или принудительно. Если же он, узнав ваше желание, будет сопротивляться и откажется ехать, когда вы будете пытаться захватить его и отправить (так как и это вам позволительно делать) или даже поднимет на вас руки, тогда только мы будем убеждены на деле, что он задумал отпадение, и в дальнейшем будем считать его в числе величайших врагов, так что если даже кто его убьет, осмелившегося на это, то мы будем считать это только достойным воздаянием за преступление. Тогда исполнителя не постигнет никакое наказание. Он не будет наказан, как человекоубийца, но должен быть восхваляем как тираноубийца". Так были установлены точные инструкции императорского письма.
3. Тотчас же колхи, выделенные для обвинения, как только судья им предложил изложить сущность своего обвинения как они этого желают, горячо приступили к обвинению и сказали следующее: "Само совершенное преступление, о судья, даже если бы мы молчали, ясно требует, чтобы виновники были подвергнуты суровейшим наказаниям. Впрочем, если вашими законами так установлено, что даже об очевиднейших и величайших преступлениях решение не выносится, пока факты не будут доказаны речами, то и мы теперь кратко изложим сущность [обвинения]. Так нами будет выполнено предписание закона, даже если наша речь будет проста и бесхитростна и совершенно не будет соответствовать величине содеянных преступлений. Ибо какое оправдание может быть тем, кто бесчеловечно убил такого мужа, вашего друга, вашего слугу, товарища в войне и мире связанного с вами единством религии, всегда отстаивавшего ваши интересы, тех, кто возбудил против вас такое озлобление в народе, заслужив тем признательность ваших врагов? Ибо умерщвлен ими царь, притом царь народа небезызвестного, ревностный поборник добродетели, отстаивавший интересы римлян гораздо больше, чем убийцы. Действительно, повергнуты и расстроены дела колхов, а лучше сказать - дела всею государства, поскольку мы составляем часть, и немалую, [римских] подданных, нарушен и ваш целостный, нерушимый порядок, а ваша мощь сильно поколеблена, так как государство, здоровое и крепкое не во всех своих частях, но потрясенное хотя бы в малой своей части, уже не может стоять крепко. Напротив, присваивает себе ложное наименование то, что лишено целостности и совершенства. Итак, они являются виновниками всего этого. Но, говорят, вы не должны рассматривать самый факт, хотя и жестокий, а обращать внимание только на то, с какой целью и с каким намерением он совершен, больше представлять себе в уме разными темными, якобы правдоподобными аргументами воображаемое благодеяние, какое на самом деле он причинят. Рассеивая в толпе постоянно эти басни и ложь до начала суда, виновные полагали, что обманут души многих. Но если это они представят на самом суде, пусть знают, о судья, что не свойственно римлянам позволять себя дурачить безнаказанно, оставив без внимания явное, столь очевидное злодеяние ради сомнительных отговорок, которые они тщетно выдумывают. Нельзя переносить тех, кто, убив такого мужа, этим бесстыдно хвастаются, бесстыдно лгут, будто это убийство принесло пользу государству. Таким образом могут сосуществовать кричащие противоположности или каким образом, называя это деяние бесчеловечным, мы одновременно будем восхвалять намерения выполнивших его? Всегда несоединимы и весьма далеко отстоят друг от друга и никогда не могут быть соединены подлость и польза, жестокость и правосудие.
4. Но если даже взять только одни их побуждения, то ими также изобличаются эти злобные и негоднейшие люди. Те, кто питает замыслы, благоприятные персам, как эти кровожадные, не могут даже называться римлянами. Нельзя иметь никакого дружественного общения с ними как соотечественниками. Они скорее должны рассматриваться как враги, как будто бы уже теперь отделенные от вас общим законом, хотя еще вами не написанным. Противники и враги должны узнаваться по своим делам, а не по месту пребывания. Осуществляющий с величайшим рвением угодное врагам должен рассматриваться по заслугам как враг, несмотря на то, что присутствовал здесь, вместе воевал и был ближайшим родственником. Но, говорят, они убили не друга, не царя, но скорее врага, тирана и сторонника персов. Они дошли до такого бесстыдства и низости, что мертвого обвиняют в склонности к мидянам. Несчастный, даже мертвый, не свободен от клеветы, но теперь обвиняется в измене, так что ему и победа нисколько не помогла. Какой закон у вас или у варваров одобрит обвинение после приведения приговора в исполнение? Сделавшись всем вместе - и судьями, и врагами, и обвинителями, - они вынесли приговор без объяснения причин, приговор, какой можно было вынести только тому, кто действительно обвинен в тирании.
Им нужно было, прежде чем умерщвлять его, если только они верили в свои обвинения, открыто возбудить против него судебное дело, вызвать на расследование виднейших граждан, а не клеветать, как теперь, на обвиняемого без суда. А если это всем позволено, то почему бы и нам не уничтожить этих людоедов нашими руками? А если нас, возможно, вызвали бы в суд, то мы выступали бы противниками уже мертвых и упрекали бы их в том, что ими было содеяно раньше. Мы пытались бы доказать, что мы справедливо одно преступление возместили другим. Ибо, мы, гораздо более оскорбленные очевидными преступлениями, совершенными ранее, могли бы легко отомстить за себя, и наше отмщение было бы правильным. Но если вам надлежит жить сообразно отечественным законам, то ни нам, ни другим не подобает совершать подобное. В самом деле, если одним будет позволено убивать своих личных врагов, как только им это заблагорассудится, и если эти случаи будут учащаться, и это своеволие возрастет до бесконечности, то каким образом у всех сохранится в неприкосновенности и целостности возможность служить свободно и без страха? Ибо если все будут безнаказанно убивать друг друга, если осмелятся безнаказанно наносить друг другу обиды, и вы не можете покарать их за это, то разве не погибнет нелепо весь народ, а возможность расследования будет пресечена наглостью предпочитающих самостоятельное мщение.
5. Но, скажут, какое зло в том, что благодаря убийству одного человека и притом изменника наши союзники научатся вести себя осмотрительнее? Конечно, если множество предателей будет истреблено, даже если исполнителям от этого не будет никакой пользы, то самый факт кары подобных преступников сам по себе достаточно полезен. Но если предательство это совершенно не доказано, и в то же время человек, так высоко поставленный, сразу умерщвляется и подвергается каре, как будто уже изобличенный, то каким образом это сделает для вас союзников более сговорчивыми? Разве не расторгнут они скорее договоры и соглашения, если сочтут вас участниками такого преступления? Они могут думать, что если вы даже по отношению к людям, близким и теснейшим образом с вами связанным, до того бесчеловечны и низки, то никоим образом не можете быть постоянны и верны по отношению к чужеземным и иностранцам, с которыми вы считаетесь только до тех пор, пока этого требует необходимость. Но, само собой разумеется, вы не являетесь участниками этого безбожного замысла, и этот тяжкий, требующий очистительной жертвы грех, в котором всецело они виноваты, не затрагивает ни римского народа, ни укоренившегося у союзников убеждения, что вы всегда верны, постоянны и управляетесь справедливыми законами. Для большего убеждения нас в этом и учрежден этот ваш трибунал - для общей славы народа, дабы все понимали, что совершенно без вашего ведома колхам причинены такая жестокая несправедливость и насилие. Теперь, быть может, взгляды многих разделяются и колеблются. Когда же по твоему решению, судья, эти преступники будут скоро казнены, будет более ясно, чем теперь, что вы не привыкли предавать ваших друзей, но являетесь мстителями за сделанные преступления. Хотя на словах они, по-видимому, защищают себя, на деле они вынуждены себя обвинять, изобличать и признавать подлость совершенного ими преступления. Ведь императорские письма предписывают военачальникам выслать Губаза в Византию, принудить его, если он не послушается и будет противиться необходимости, но отнюдь не умерщвлять, пока он не начнет действовать враждебно, открыто отпав [от императора]. Они же, будучи военачальниками и не получив ни от кого позволения делать все, что им заблагорассудится, внезапно умертвили несчастного, даже не предложив ему отправиться в Византию, не сделав ни малейшего усилия принудить его, если бы он сопротивлялся, не предъявив в качестве доказательства правительственного предписания, если бы он каким-либо образом обнаружил неповиновение. Они хвастаются и кичатся, что выполнили поручение императора; в действительности же они изобличаются в полном пренебрежении к его воле, так как не устрашились возвести на Губаза ложное обвинение и собственным произволом вынести ему приговор, противоположный тем вполне разумным предписаниям, которые в действительности были даны [императором], и, что беззаконнее всего, даже не показали императорских писем, сделав вид, что они совершают свое деяние на основании этих писем.
6. Поэтому мы не думаем, чтобы какая-либо казнь и мучение могли превзойти их злодеяние. Должна избегаться и запрещаться законами всякая несправедливость по отношению к кому бы то ни было, а в особенности когда дело идет о том, с кем обошлись так возмутительно, кто был столь дружествен и благожелателен к вам, кто часто подвергался опасности ради своих союзников. Кто променял персидские богатства и все блага за одну дружбу с вами? Кто отверг дружбу Хосрова, у которого легко было ему получить большое богатство, кто предпочел у вас довольствоваться меньшим? Когда ваша страна в течение очень долгого времени была теснима мидянами, когда ваши войска еще медлили приходом, его быстро менял свое местопребывание, скрывался на высочайших вершинах Кавказа и, таким образом, предпочитал лучше вести жизнь, похожую на звериную, чем использовать щедрость врагов, вернуться домой и жить изнеженно и с полными удобствами? Кто же это? Тот, кто не боялся никаких трудностей и тягостей, если дело касалось важных интересов, - Губаз. О законы, о справедливость! И о нем, Губазе, говорят, что он тиран, что он замышлял перейти к мидянам и предать римлян. Умерщвлен Рустиком и Иоанном, отвратительными и гнусными людьми, человек, бывший царем, который, даже если бы он действительно был виновен в этом преступлении, все же не мог бы быть караем сразу же этими людьми, но должен был отчитаться в своих действиях и получить своевременно заслуженное наказание от общего величайшего и правосуднейшего государя римлян и колхов. Но у них не было никакой уважительной причины для совершения этого преступления; только безумная ненависть, вытекавшая из зависти, довела их до этого преступления, не оставив никакого времени для правильного обсуждения, обдуманного размышления и осознания должного. Поэтому, отбросив все преграды, дав полную свободу раздутому высокомерию своей души и пылающей ненависти, они осуществили то, что замыслили и обдумали в своей душе гораздо раньше, использовав эти письма как предлог, даже не обратив внимания и не помыслив об особенностях настоящего положения. Когда нависла столь тяжелая война, благоразумным людям свойственно привлекать к себе гуманностью чужестранные и еще не знакомые народы. Эти же приложили все усилия к тому, чтобы вооружить против римлян даже те народы, которые уже давно связаны с ними самыми тесными узами. И действительно, насколько это было в их силах, они стремились к тому, чтобы мы отдались нашим врагам и устраивали козни против старых друзей. Страна наша стала бы персидской, отечественные учреждения были бы совершенно уничтожены, все пришло бы в хаотическое состояние, - какие безумные замыслы для поднятия восстания и внутреннего смятения в вашей стране! Когда дело обстоит таким образом и наши дела так потрясены, то, если можно придумать достойное наказание преступникам, оно должно быть придумано. И если мы всегда верны римлянам, то несправедливо, судья, чтобы преступники злоупотребляли нашей кротостью и претерпели меньше, чем требует величина их преступления".
7. Когда они так обвиняли, собравшиеся там толпы колхов не могли хорошо расслышать отдельные слова или уяснить значение отдельных аргументов. Но, зная, о чем шла речь, они помогали обвинителям выражением своего им сочувствия соответствующими жестами и мимикой. Находясь в сильном душевном волнении, они отображали на своих лицах то надежду, то отчаяние. И затем, когда обвинители кончили речь, а судья немного помедлил и устроил совещание, они были этим огорчены и молча возмущались, что преступников не подвергают казни немедленно. Когда же судья объявил, что и обвиняемые могут сказать в свою защиту все, что желают, тогда они начали открыто протестовать и шуметь, причем уже явственно слышались отдельные негодующие выкрики. Но обвинители, знаками призвав к молчанию толпу, предупредили нарастание беспорядка. Когда водворилось молчание, Рустик, выйдя на середину с братом своим Иоанном, сказал следующее: "Судьба быстро изменила и повернула в обратную сторону наши желания. Когда нам полагаются величайшие награды, мы пытаемся избежать смертного приговора. Но тем не менее этот суд представляется нам весьма желательным и исполненным величайшей славы. Пусть станет всем ясно, что нам одним принадлежит заслуга умерщвления предателя и тирана и сохранения интересов императора, так что, если нас постигнет смерть, мы охотно воспримем как желательное и добровольное то, что вынуждено и горько. Мы умрем, сохраняя прекрасное для ободрения и успокоения души напутствие на дорогу - наше собственное сознание, что оставляем римлян, сохраняющих власть в Колхиде, сознание, что она не отнята у них. Если бы этот трибунал был персидским и нам пришлось бы выступать перед их судом, то, конечно, вам было бы необходимо отрицать то, что было сделано, следовало бояться расследования, мы всячески бы стремились всеми способами отрицать [наше участие] перед судьями, настроенными по отношению к нам враждебным образом, раздраженными этим событием, так как благодаря ему они лишились своей надежды "Когда же судья - римлянин, зачем нам отрицать факты или зачем оправдываться перед вами в том, что мы убили тирана и этим оказали вам большие услуги? Не должно приписывать почетный титул царя тому, кто его совершенно не заслужил и сам доказал это, хотя об этом и кричат обвинители и говорят о жестокости совершенного нами злодеяния. Ибо подобает давать этот титул не носителю внешних украшений - фибул и хламид, но тому, кто почитает правосудие, умеет сдерживать свои страсти, а свои помыслы направляет только к возвышенному. Если бы убили такою мужа, мы поступили бы противозаконно, обвинение было бы справедливым и колхи нас справедливо называли бы насильниками, гордецами, разбойниками.
Но так как его нрав был весьма далек от этих добродетелей и он не замышлял ничего разумного, но думал только о том, как бы тайно навести на нас персов и им продать нашу власть, то разве не было наилучшим исходом предотвратить этим славнейшим деянием самую возможность угрожавшей напасти? Тот, кто чувствует опасность, угрожающую от чьих-либо козней, если только может, должен немедленно предотвратить эти козни и угрожающий кризис любыми способами: вместо того, чтобы медлить, приспособляться к обстоятельствам, должен нанести удар огромной силы, а не удовлетворяться возможностью предотвращать козни другими кознями. Ибо, когда замыслы уже приведены в действие, не остается никакою средства предотвращения [их], все сразу пойдет к худшему, когда с уничтожением общественного спасения пропадает даже надежда на него. Поэтому благоразумным нужно действовать быстро и предупреждать, чтобы не случилось чего-либо непоправимого.
8. Хотя обвинители и усердствуют, называя это преступлением, заслуживающим очистительной жертвы, разбоем и другими того же рода трагическими наименованиями, чтобы представить событие в самом отвратительном виде, и всеми силами стараясь представить только голый факт, но твое дело, судья, внимательно рассмотреть также все то, что ему предшествовало, что нас побудило к этому делу, и из полной обоснованности наших мотивов убедиться в нашей преданности. Ведь мы видим повсеместно по городам, как бродяг, воров и других подобных преступников карают отсечением головы, отсечением ног, и мы не осуждаем такую казнь, которую видим своими глазами, какой бы она ни представлялась вам жестокой и бесчеловечной, и не осуждаем за то должностных лиц, выносящих приговоры, не называем их проклятыми, безумными, преступными. Но, рассматривая проделанное [преступниками] и учитывая то, что они получают возмездие за свои преступления, мы радуемся жестокости [наказаний]. Не напрасно изобретена казнь, так как преступники отнюдь не исчезают. Умерщвлен нами Губаз. Правильно определяя понятие врага, обвинители согласны, что оно относится не только к чужестранцу, но даже и к соотечественнику, который стремится служить врагам. И мы такое определение считаем наилучшим, так как оно свойственно сущности самого дела. Так как каждая из сторон согласна с этим, то позволь нам доказать, что Губаз был враг, пользуясь этим самым определением. Если это будет доказано, то станет очевидным, что он убит по справедливости. Всегда всякий варварский народ, хотя и подвластен римлянам, но умом отстоит от них весьма далеко, с трудом переносит бремя законов, установленный порядок и обычно стремится к переменам и смутам. И мысли жить безмятежно под властью других он никак не допускает, даже не думая о том, пострадал ли он от какой-нибудь несправедливости. Так как им невозможно примириться с этим, народы сходных с ними порядков и близко к ним расположенные стремятся присоединить их к себе. Хотя Губаз был подвержен всем этим порокам как варвар и страдал свойственным этому народу вероломством, но он, сверх того, проникся такою ненавистью к нам, что даже не считал нужным ее скрывать. Наоборот, он выявил и проявил враждебность открыто на деле, ту ненависть, которую носил скрытно уже давно в своей душе.
Когда мы напряженно трудились и подвергались всем опасностям, чтобы разрушать планы врагов, - он считал, что нужно оставаться дома со своими соотечественниками и не принимать никакого участия в военных действиях. Но он тщательно наблюдал, куда клонится ход боевых состязании. Если римлянами совершалось какое-либо славное дело и доставляло соответствующую истинную славу победы, он, выявляя свой враждебный завистливый нрав, пытался сейчас же осмеивать совершенное, развенчать величие совершенного деяния, называл его потешным концом смешного предприятия, и если оно и удалось, приписывал его не храбрости, а изменчивости судьбы. А когда мы случайно терпели неудачу (ибо как может случиться, чтобы человеческие дела всегда оставались в одном положении, а не превращались в свою противоположность), тогда он, как некий добровольный судья событий, тотчас же освобождал судьбу от всякой вины, как будто бы исход событий от нее не зависел. Для него тогда оставалось твердо установленным, что нет никакой другой причины нашей неудачи, кроме дряблости нашего духа, бессилия рук и безрассудства планов. Изменчивость, непостоянство и капризы судьбы и все, чем оскорблял нас, он никогда не относил за счет врагов, как будто в этом отношении они превосходили нас.
9. И об этом он кричал открыто и давал знать не только персидским войскам, которым во всем способствовал и содействовал, но тотчас же гонцы, отправленные им, объявляли об этом в Иверии, среди племени сванов, варварам, живущим по ту сторону Кавказского хребта, живущим дальше этих и еще дальше. Он не поколебался бы ради этого обойти все концы земли. А суть известий была такова: "римляне негодны в войне и побеждаются варварами". И в этих делах он прилагал все свое старание, не только чтобы оскорбить весь римский народ (хотя и это чудовищно и достаточно явное доказательство враждебной души), но к этому он прибавлял и нечто другое, еще более важное, над чем он больше всего трудился и упражнялся. Он замышлял поколебать частично мнение, сложившееся у всех народов о величайшем императоре как превосходящем силой всех других и украшенном бесчисленными трофеями и таким образом их, охваченных страхом и удивлением к величию римского имени, натолкнуть на дерзость и своеволие.
Не называется ли по справедливости тот, кто это делает, врагом? Или его лучше назвать другом, благожелательным Царем, находящимся под защитой договора, и другими титулами, какими обвинители украшают тирана, хотя обе стороны согласны в том, что не иначе можно отличить друзей от врагов, как только по результату их дел и по доброй или злой их настроенности,
Если мы доказали, что Губаз огорчался нашими победами и радовался, если случалось по нашей вине какая-либо неудача, то зачем же варвары ссылаются на римские законы, по предписанию которых мы привыкли наказывать или, если нужно, даже уничтожать колеблющих хотя бы частично государственный порядок или причиняющих ему вред?
Но если кажется лучшим оставить догадки и предположения и рассмотреть исключительно голые факты, то куда это рассмотрение нас приведет? Персы занимали укрепление Оногурис, выделенное из Археопопьской области. Позорно, что неприятельские войска прочно утвердились в нашей стране, в наших стенах. Военачальники твердо решили двигаться на них всем войском, истребить или изгнать тех, кто нам был наиболее враждебен, кто подготовлял против нас всякие козни. Для этого предприятия необходимо нам было войско колхов не только потому, что, знакомые с местностью больше, чем мы, помогли бы нам своими советами, но и для того, чтобы объединить с нами свое войско и свои силы, так как нам пришлось бы сражаться против тяжеловооруженных, засевших в укрепленнейшем месте, и против тех, кто, вероятно, пришел бы им на помощь из Мухиризиса Что нужно было сделать военачальникам при таких обстоятельствах? Нужно было встретиться с вождем племени и просить его о союзе, объяснив ему справедливость просьбы. И, действительно, встретились и объяснили нужное. Он же, как будто убедив себя, что он и в самом деле царь, и что ему, следовательно, позволено и действительно жить по своему произволу, не захотел не только соединить свое войско с нашим для штурма укрепления, но даже присутствовать при нем. При этом он не дал даже никаких объяснений, хотя бы и мало удовлетворительных, но представляющих какой-нибудь благовидный предлог для отказа. Вместо этого он отказал в нашем требовании самым грубым образом, надменнее, чем подобало наемнику и подданному. Сверх того, упорствуя в своей ненависти против военачальников, он, как враг, обрушился на них с оскорблениями, считая это храбростью, приличествующей царям. Конечно, при этом он совершенно определенно проявил бесстыдство в давно задуманном преступлении. Разве можно было при таких обстоятельствах медлить дальше, ожидать более веских доказательств, показывать императорские письма, в которых от него требовали отправиться в Византию, когда он не хотел проделать и весьма короткого пути внутри своей страны? Как мы могли попытаться послать его, пропитанного к вам такой враждебностью, в Византию? Какое беспримерное смятение, сколько внутренних смертоубийственных столкновений мы возбудили бы этим! Скорее всего мы дали бы толчок к открытому отпадению и беспрерывным вторжениям персов, когда этот враг бесстыдно противился нам и во всем сильно противодействовал, когда и без того весь народ этот весьма склонен к возмущению, склонен более, чем другие варвары, к изменению существующего строя, в особенности когда поблизости есть желающие принять их под свою защиту. Мы же, умертвив вождя возмущения, таким образом легко предотвратили целую цепь подобных бедствий, уже назревавшую и рождающуюся, предотвратили настолько легко, что теперь даже открыто отказываются верить, действительно ли что-то подготовлялось.
10. Поэтому пусть, судья, не предъявляют писем и не осуждают нас в том, что мы совершенно нарушили инструкции. Кому не было очевидно, что предписание о необходимости ему идти в Византию было только пробой и испытанием, подчинится ли он добровольно предписаниям и будет ли с ними считаться должным образом. А так как вам были хорошо известны упрямство и наглость его души, почему он отказался от меньшего, то каким образом его можно было побудить к большему, не придя тотчас же к великому кризису? А мы пришли бы к нему неизбежно, когда и без того много зла произошло в то время. Кто пренебрегает благоприятным моментом и не хватается сейчас же за то, что нужно делать, напрасно дальше будет призывать упущенную возможность. Оставалось, быть может, как говорят обвинители, начать судебное дело против Губаза и вызвать в суде пустое словопрение, предпочитая безопасности надутые речи, но этого не позволяли уже имевшиеся налицо персы, представляющие самую реальную угрозу и готовые к нападению на всю область колхов по его наущению и при его содействии. Теперь, когда мы всесторонне показали, что Губаз одновременно и враг и предатель, помыслы которого были направлены к тирании, какую разницу думают видеть колхи в том, был ли он умерщвлен нами или другими? Чувство любви к отечеству рождается и упрочивается не у одних только полководцев или лиц, облеченных властью, но у каждого, желающего жить свободно, является соответствующая забота о государстве, в котором он занимает какое-нибудь место, и желание всеми силами способствовать общественному благоденствию. Хотя они называют нас проклятыми и достойными презрения, однако на самом деле мы -вернейшие подданные императора и римские патриоты, не дозволяющие злоумышлять против него. Если нужно к этому еще что-либо прибавить, то знай, судья, твердо, что это правильное и справедливое, выполненное по необходимости деяние, совершено с одобрения Мартина!
11. Когда эти закончили речь, Афанасий прежде всего обратил внимание на речи Рустика. Дважды был судебный допрос, все обстоятельства были точно разобраны и исследованы, было установлено отсутствие какой-либо измены или стремления к тирании со стороны Губаза, а [как выяснилось] имело место беззаконнейшее и низкое убийство. Если он отказался от совместного похода к Оногурису, то причиной этому было не его отпадение на сторону мидян, но его негодование на начальников войска за то, что укрепление это было потеряно вследствие их безрассудства и небрежности. Когда все это судьей было установлено, то он решил сообщение, что Мартин принимал участие в подготовке этого злодеяния, довести до сведения императора. Им же, неопровержимо уличенным в убийстве, он вынес приговор, в котором предписывал подвергнуть их немедленно смертной казни путем отсечения головы. Их провозили по общественным дорогам, посаженных на мулов специально для колхов, что было для них предметом любопытного зрелища и напоминанием о необходимости величайшей осмотрительности. Особенно их поражал голос герольда - глашатая, кричавшего громко и пронзительно, призывавшего бояться законов и воздерживаться от несправедливых убийств. Когда же у них были отрублены головы, все прониклись состраданием, забыв об оскорблении. Этим закончился суд. Колхи же снова почувствовали величайшее благорасположение к римлянам, восстановив старые к ним отношения.
12. После этого римское войско зимовало в городках и укреплениях, как каждому было указано. В это время люди, имеющие наибольшую власть у мисимиян, пришли в Иверию к Нахогарану и объявили ему, что они сделали с Сотерихом. Истинную причину они дипломатично скрыли, сказали только, что когда они в течение долгого времени стояли на стороне персов, их обливали грязью колхи и римляне и считали их самыми опозоренными людьми. Напоследок же явился к ним сам Сотерих на словах якобы для распределения денег союзникам, а на деле для того, чтобы уничтожить и погубить весь народ. "Итак, нам надлежало, - говорили ораторы, - или совершенно погибнуть, или, предупредив римлян, заслужить у кого-либо славу необдуманности и с их стороны подвергаться осуждению, но сохранить наш старый образ жизни и принять о делах, нас касающихся, наиболее полезное решение. Мы избрали лучшее и более соответствующее человеческим нравам, мало заботясь о брани и упреках, а выше всего ставя наше спасение. Поэтому мы умертвили Сотериха и тех, кто явился с ним для указанных целей, чтобы отомстить за нанесенную нам обиду и, этим дав залог крепчайшей верности персам, перейти к ним с наибольшей славой. Поскольку за все это и в особенности за отпадение на сторону персов римляне не перестанут нас преследовать своим гневом и весьма скоро нападут, чтобы перебить нас всех, насколько это от них зависит, то подобает тебе, военачальник, принять нас благосклонно, защищать нас и заботиться о сохранении страны, как своей собственной, подчиненной вам, не пренебрегать народом, которому угрожает смертельная опасность, не малым и не темным, но могущим принести величайшую пользу персидской монархии. Ибо вы легко убедитесь, что в военном деле мы опытны и, по заключении с вами союза, будем сражаться весьма храбро и у вас будет местность, расположенная внутри самой территории колхов, - безопасный стратегический пункт, весьма удобный для совершения набегов и являющийся как бы бастионом против врагов". Нахогаран, услышав это, принял их весьма радостно, похвалил за отпадение и приказал возвратиться домой в уверенности, что в нужный момент они получат персидскую помощь. Послы, вернувшись домой и рассказав обо всем, внушили народу величайшие надежды.
13. Весной римские военачальники собрались и решили идти на мисимиян. Бузе же и Юстину было приказано остаться у Осгрова для охраны этого пункта и для заботы обо всем. Послано было против неприятеля около четырех тысяч пехоты и конницы, среди которых были и мужи, пользующиеся величайшей известностью, и среди них - Максенций и Феодор, вождь отряда цаннов, оба воинственные и таксиархи. Так они начали поход. Предполагалось, что немного позже к ним присоединится и Мартин как будущий военачальник, чтобы поход даже на короткое время не был лишен вождя. Начальство над всеми войсками, пока они будут проходить через подвластную территорию, было передано армянину Боразу и Фарсанту - колху, которые ни военной доблестью, ни другими достоинствами не превосходили прочих участников, но некоторым даже уступали, ибо Бораз числился в разряде лохагов, другой же был вождем служившей при императорском дворце тагмы колхов, звание [его] - магистр, название же тагма получила по имени служивших в ней варваров. Но он не имел ни такого благоразумия, ни такого авторитета, чтобы управлять уверенно римским войском.
Итак, это войско с наступлением лета пришло в страну апсилийцев. Когда оно хотело продвинуться дальше, то препятствием ему явился персидский отряд, там собранный. Ибо, узнав о приготовлениях римлян и о том, что они идут на мисимиян, персы, выступив из Иверии и городков, расположенных вокруг Мухиризиса, двинулись на римлян, предупредив их в занятии местности, чтобы оказать там помощь мисимиянам. Поэтому римляне, находясь в укреплениях апсилийцев, старались протянуть время, пока не истечет срок жатвы; идти же в боевом строю против персов и соединенных с ними мисимиян считали неосмотрительным и даже весьма опасным. Итак, каждое войско оставалось на месте; ни одно из них не делало даже попытки продвинуться дальше, но они взаимно наблюдали друг за другом и выжидали, кто двинется первым. Были у персов также вспомогательные войска из гуннов савиров. Этот народ, и величайший и многочисленный, весьма жаден и до войны и до грабежа, любит проживать вне дома на чужой земле, всегда ищет чужого, ради одной только выгоды и надежды на добычу присоединяясь в качестве участника войны и опасностей то к одному, то к другому и превращаясь из друга во врага. Ибо часто они вступают в битву в союзе то с римлянами, то с персами, когда те воюют между собой, и продают свое наемное содействие то тем, то другим. В прежней войне они сражались против персов, когда в ночном бою истребили большое число напавших на них дилимнитов, как об этом я выше рассказал. Когда же военные действия были закончены, они были отпущены римлянами, получив условленную плату, и перешли на сторону тех, кто немного раньше были их ожесточенными врагами, те ли самые или другие, но во всяком случае из этого народа, посланные в качестве союзного войска.
14. Из них около пятисот савиров помещались на каком-то возвышенном пункте, далеко отстоящем от остального войска. Когда Максенций и Феодор хорошо разведали, что они, отложив оружие, находятся в беззаботном состоянии, то тотчас послали против них триста всадников. Окружив незаметно стены (они были не очень высоки, так что можно было видеть лицо стоящего внутри всадника), подойдя, как я сказал, к стенам со всех сторон, они стали поражать варваров метательными копьями, камнями, стрелами и всем, что попадалось под руку. Те, вообразив, что врагов больше, чем было на деле, пораженные неожиданностью, даже не думали о защите. Не было возможности и для бегства, так как они находились внутри стен. Итак, все находящиеся там были быстро перебиты. Только сорок человек чудесным образом, при помощи рук и ног взобравшись на стены, бросились в разные стороны и скрылись в ближайшем дремучем лесу. Но римляне и там не прекращали их преследования. Как только об этом были извещены персы, тотчас они послали отряд всадников в две тысячи человек в безукоризненном боевом порядке. Римляне же, уступая им в численности и как бы удовлетворенные совершившимся, поспешно отступили и оказались в безопасности в укреплении, из которого вышли, гордясь славным деянием и скорбя только о Максенций, так как он был весьма тяжело ранен каким-то варваром, скрывшимся в лесу. Положенный на носилки, он был спасен сверх ожидания. Тотчас же после ранения спутники, подняв его, быстро унесли оттуда, прежде чем враги нагрянули массой. Когда же те явились и напали, тогда римляне убежали по какому-то другому пути, увлекая за собой преследователей, и дали (другим римлянам] возможность, хотя с трудом, доставить его до укрепления.
15. Между тем Юстин, сын Германа, послал одного из своих таксиархов, гунна по происхождению, по имени Эльминзура из Острова в Родополь с двумя тысячами всадников. Этот Родополь был городком колхов, а в то время занят был персами. Взят он был гораздо раньше Мермероем, который поместил в нем персидский гарнизон. Я обхожу молчанием, каким образом это произошло, так как это ясно описано Прокопием. Когда Эльминзур туда явился, ему помогла счастливая судьба. Персидский гарнизон в то время случайно находился вне города; большинство же жителей рассыпалось по разным местам. Войдя в него без всякого труда и подчинив город своей власти, он произвел разведку окружающей местности и истребил до одного всех встретившихся персидских солдат. Что же касается местных уроженцев и обывателей, то, так как он знал, что они скорее благодаря внешнему давлению, чем по собственному вероломству перешли на сторону персов, то он позволил им жить в отечественном городе, ради большей гарантии взяв заложников, и урегулировал там все должным образом. Так, Родополь был возвращен в прежнее состояние, вернулся к отечественным правам и подчинился римскому императору. Этим летом не произошло больше ничего, достойного упоминания. Когда наступила зима, персы, тотчас же снявшись с лагерей, отступили снова в Котаисий и Иверию с целью там зимовать, отказавшись тем самым на длительное время от помощи мисимиянам. Ибо отечественными установлениями и нравами у них не допускается предпринимать зимой продолжительные и трудные заграничные военные походы. Римляне же, освободившись от преграждающих путь персов, продолжали свой поход в сторону мисимиян. Когда они дошли до так называемого укрепления Тибелия, отделяющего страну мисимиян от апсилийцев, прибыл Мартин, чтобы принять команду и руководить всем войском. Но некая приключившаяся с ним там тяжелая болезнь помешала осуществлению его намерения. Поэтому он остался там, чтобы немного позднее возвратиться в страну колхов и в ее крепости. Войско же тем временем продолжало продвигаться вперед, руководимое прежними командирами. Прежде всего оно решило еще раз испытать настроение мисимиян, не возвратятся ли они добровольно к более благоразумным намерениям, признав своих прежних правителей, не раскаются ли они в совершенных ими преступлениях, сдавшись римлянам без боя и возвратив все деньги, похищенные у Сотериха. Итак, отобрав, насколько это было возможно, самых разумных людей из апсилийцев, [римские начальники] посылают их в качестве послов Мисимияне же были далеки от того, чтобы отказаться от своего упорства и новыми деяниями загладить безрассудство старых. Мало того, эти преступные люди, обремененные злодеяниями, находящиеся во власти злого демона, заслуживающие всякого бранного наименования, которое им могло присвоить справедливое негодование, отбросив и нарушив общечеловеческие законы, немедленно убили послов, хотя они были апсилийцами, их соседями, близкими им по образу жизни, хотя они и не знали и не принимали участия в том, в чем те обвиняли одинаково римлян и Сотериха, но желали только сделать дружеский без всякого упрека совет, могущий принести им выгоду.
16. Итак, начав по своему безумию с нечестивых дел, они продолжали упорствовать в прежних и даже еще более нечестивых преступлениях. Хотя они знали, что персы ушли и не придут, как было условлено, на помощь, но, полагаясь на трудно проходимые места и надеясь, что римляне их никогда не перейдут и не преодолеют, совершили еще более жестокие преступления. Есть в этой стране гора, привлекающая внимание, не слишком высокая и возвышающаяся не намного над местностью, но чрезвычайно крутая, перпендикулярно поднимающаяся вверх, со скалами, обрывающимися во все стороны. Посредине была тесная, плохо протоптанная дорога, трудно доступная даже для одного бесстрашного человека, так что если бы один человек, стоящий на вершине горы, препятствовал проходу, то враги, даже весьма многочисленные, легко вооруженные и такие же ловкие, как исавры, никогда не смогли бы пройти. Полагаясь на эту местность, они пришли к крайнему безумию. Римляне, когда им стало известно об ужасном злодеянии мисимиян, были охвачены бешеным негодованием. Когда варвары медлили и на горе не была еще установлена охрана, римляне, предупредив их, заняли вершину и, овладев ею без всякого сопротивления, рассыпались немедленно по более плоской и доступной идя лошадей местности. Мисимияне же, лишившись этой надежды, тотчас сожгли многие ненужные им укрепления, так как не в состоянии были защищать их и все собрались в одном, которое казалось им наиболее укрепленным. С древних времен оно называется Тцахар; называют его железным за его неприступность и крепость. На маленькую кучку римлян и не больше чем сорок всадников, собравшихся вместе (они, однако, были не из рядовых, но отборные и принадлежали к начальникам), когда они продвигались вперед отдельно от остального войска, напало шестьсот мисимиян пеших и конных, полагая, что, окружив их, легко перебьют благодаря своей численности. Но те, имея опыт в военном деле и быстро заняв какой-то холм, показали доблестные дела. Завязался ожесточенный бой, шедший с переменным успехом. Они пытались окружить римлян. Римляне же то бросались на них сомкнутым строем, чтобы прорвать и привести в расстройство весь варварский строй, то отступали и возвращались в безопасное место. Между тем остальные римские войска внезапно показались на одной возвышающейся над местностью горе. Варвары, подозревая засаду и хитрость, тотчас обратились в поспешное бегство. Римское же войско (ибо все перемешались между собою) ожесточенно преследовало врагов, пока не истребило их множество, так что из всего количества врагов только восемьдесят человек остались невредимыми в этом железном укреплении. Я не сомневаюсь, что если бы римляне одним дружным натиском напали на это укрепление, то враги, потрясенные только что понесенным поражением, могли бы быть взяты с первого приступа и в тот же день война была бы закончена. Но так как римляне лишены были надлежащего вождя, который обладал бы властью и благоразумием, но были все между собою почти равны и, взаимно упрекая друг друга, отдавали противоречивые приказания, и каждый слушал только самого себя, то действия их остались незаконченными и не заслуживали одобрения. Так как они приходили к разным решениям и предлагали один одно, другой другое, то не делалось ничего из того, что они затевали. Каждый, негодуя, что его мнение не принято, приступал к делу небрежнее и нерадивее и больше радовался неудачному исходу, чтобы в дальнейшем хвалиться и говорить своим, что он не может указать никакой другой причины неудачи, кроме той, что не последовали его личному мнению.
17. Находясь в таком состоянии, они разбили лагерь дальше от врага, чем полагалось при осаде. Затем выступили около рассвета, не произвели должной разведки, но, охваченные косностью и медлительностью, считали безделицей серьезные и весьма благоприятные обстоятельства. Позже, чем подобало, произвели нападение на врагов; раньше, чем следовало, вернулись обратно. Узнав об этом Мартин немедленно послал к ним в качестве вождя и руководителя каппадокийца по происхождению, уже давно почтенного полководческим достоинством, имя которого было Иоанн, а прозвище ему дали Дакик. Он прислан был к кол-хам немного раньше императором, имел полномочия Рустика, а именно обо всем происходящем тщательно осведомлять его, а отличившихся воинов награждать императорскими дарами. Итак, этот Иоанн, придя в страну мисимиян и став во главе римского войска, тотчас расставил всех вокруг укрепления и начал осаду, одновременно производя нападение на оставшихся вне и стремясь расстроить все их дела. Большинство жилищ не было окружено стеной, но находилось в скалистой местности, расположенной вблизи. Утесы и обрывистые скалы, простираясь в длину, делали чрезвычайно трудным всякий доступ к нему и проход для всех незнакомых с местностью чужестранцев. Местные же жители, знавшие местность, с трудом спускались вниз по одной чрезвычайно узкой и скрытой тропинке в случае необходимости и снова взбиралась наверх. У подножия горы на влажном и плоском месте били ключом источники с питьевой водой. Там, спускаясь ночью (так как римляне за ними наблюдали и частично мешали), варвары черпали воду. Один исавр, по имени Илл, поставленный здесь на карауле, когда увидел множество мисимиян, поздно ночью спускающихся сюда [к источнику], не мешал этому, будучи скрытым и соблюдая тишину. Когда же они, наполнив сосуды водой, возвращались обратно, исавр тайно последовал за ними, одновременно с ними поднимался, пока не взошел на вершину и внимательно не рассмотрел местность, насколько мог это сделать в темноте, и установил, что не больше восьми человек было поставлено для караула и защиты прохода. Выяснив все это, он тотчас спустился вниз и все доложил полководцу. Тот был весьма обрадован известием, и ближайшей мочью отобрал сто храбрых и ловких воинов и послал их к подъему разведать местность и произвести нападение, когда это позволит обстановка. Он приказал им, когда прочно закрепятся на вершине, подать знак трубой, чтобы и остальное войско произвело нападение на стены и враги со всех сторон были приведены в замешательство.
18. Илл, идя впереди, повел людей к подъему, уже им разведанному. За ним следовал Зипер, дорифор Маркеллина, за ним Леонтий, сын Дабрагеза, а за ним Феодор, таксиарх цаннов, а за ним по порядку следовали все остальные. Когда уже прошли половину пути, те, кто шли впереди, ясно заметили зажженный стражами огонь и что они лежат весьма близко к нему. Семь из них, очевидно, спали и лежали, растянувшись. Только один, облокотившись на руку, был похож на бодрствующего, но и он уже боролся со сном, опустив отяжелевшую голову. Однако было неизвестно, как дело пойдет дальше, так как он часто качал головой и снова ее поднимал. В это время Леонтий, сын Дабрагеза, поскользнулся в какой-то луже, упал и покатился вниз, сломав щит. Естественно, раздался сильный звук. Испуганные стражи пробудились и, сидя на своих ложах, обнажили мечи, поворачивали головы в разные стороны, но не могли понять, что произошло. Так как блеск огня ослеплял их глаза, то они не могли рассмотреть стоящих во мраке, и стук, происшедший во время их сна, не был вполне ясен и различим, как такой, какой мог быть произведен только поломкой оружия. Римляне же тщательно все наблюдали. Задержав шаг, они оставались спокойными и молчаливыми, как будто корнями вросли в землю; не было слышно никакого звука; ноги оставались неподвижными так, как они были поставлены, и застыли на остром камне или прижимая куст. Если бы дело не обстояло таким образом, какое-то сознание того, что делалось, дошло бы до стражей и они, конечно, сбросили бы какой-нибудь огромный камень, который, падая вниз, легко сокрушил бы всех, пытавшихся подняться. Поэтому римляне стояли молча и неподвижно, так что не слышно было даже их дыхания, зарождавшегося в груди. И, разумеется, я удивляюсь им и хвалю их образцовый порядок, то, что они моментально, как будто по уговору понимая то, чего требовала обстановка, застыли в образцовом порядке, мысленно сообразив то, что время не позволило высказать. Варвары же, не заметив ничего угрожающего и опасного, снова возвратились к тому, что им было желательно, и сладко заснули.
19. Тогда римляне, напав на них, объятых сном, изрубили как других, так и этого полубодрствующего, как его кто-то назвал в шутку, и затем, неустрашимо продвигаясь вперед, рассыпались по улицам. Одновременно труба возвестила начало битвы. Услышав это, мисимияне были поражены и неожиданностью и познанием обстановки. Вскочив с постелей, они пытались собраться и соединиться, выскакивая из разных жилищ. Но римляне, встречая их при выходе и принимая их, так сказать, мечами, произвели страшное избиение. Одни, уже выскочившие, немедленно умерщвлялись, а за ними другие, третьи, так что не было никакого перерыва в избиении, производимом в общей свалке. Многие женщины, вскочив с постелей, с громким плачем высыпали на улицу. Но охваченные гневом римляне не пощадили и их. И они, жесточайшим образом изрубленные, явились искупительной жертвой за преступное бесстыдство своих мужей. Одна красивая женщина выскочила с зажженным факелом в руках и была хорошо видима, но и она, пронзенная копьем в живот, погибла самым жалким образом. Из римлян же кто-то, схватив факел, бросил огонь в жилище Жилища, построенные из дерева и соломы, быстро воспламенились. Пламя поднялось так высоко, что возвестило о происходящем народу апсилийцев и другим, более отдаленным. Тогда, конечно, варвары стали погибать еще более страшным способом. Те, кто оставались дома, сжигались вместе с домами, или их давили обрушившиеся постройки. Над теми же, которые выскакивали из домов, нависала еще более верная смерть от мечей. Было захвачено много блуждающих детей, ищущих своих матерей. Из них одних умерщвляли, жестоко разбивая о камни. Другие же, как бы для забавы подбрасываемые высоко и затем падающие вниз, принимались на подставленные копья и пронзались ими в воздухе. И, конечно, римляне не без основания проявили величайшее озлобление против мисимиян как за убийство Сотериха, так и за преступное злодейство по отношению к послам, но, разумеется, не следовало по отношению к детям, которые отнюдь не являлись участниками злодейств их отцов, свирепствовать так жестоко. И этот проступок не прошел безнаказанно.
20. Вся ночь была проведена в этих ужасных делах. Когда уже все это место было разорено, пятьсот хорошо вооруженных мисимиян, выйдя из укрепления, на рассвете напали на римлян, которые даже не выставили караулов, так как считали, что одержали полную победу. Поэтому весьма многих из них убили, прочих же обратили в бегство, быстро выгнав их из поселения. Те беспорядочно бросились вниз, возвратились в лагерь с многочисленными и разнообразными ранами от неприятельского оружия и от сильных ушибов ног от частых падений на камни. Поэтому у них не было больше духа карабкаться на эту скалу, но предпочтительнее казался штурм стены в той части, где нападение было наиболее удобно, а ров засыпан. Сообразно этому построив несколько домиков и хижин как можно ближе к стене, они безопасно штурмовали ее, пользуясь одинаково и осадными орудиями, и метанием копий, и другими подобными способами, делая положение тех, кто был внутри, чрезвычайно тяжелым и даже невыносимым. Варвары от этого тяжело страдали, были весьма сильно теснимы, но не переставали защищаться. Некоторые из них, пользуясь черепахами, пытались наступать на римские сооружения, чтобы их разрушить. Но прежде чем они приблизились и должным образом прикрылись, некий Сваруна по имени, славянин по происхождению, метнул копье в не успевшего еще прикрыться и поразил его смертельно. Тотчас же черепаха дрогнула и, рассыпавшись, рухнула. Раскрылись и остались без защиты люди, которых римляне легко перебили, поражая копьями. Один из них, однако, спасся бегством и уже приблизился к укреплению, входил в ворота, но тут погиб, пораженный многими стрелами и, рухнув там, остался лежать на пороге ворот, растянувшись меньшей частью тела вне укрепления, а большей внутри. Мисимияне заметили это и истолковали, как неблагоприятное и печальное предзнаменование относительно будущего. Вообще они уже изнемогали от тягостей и желали вернуться к дружбе с римлянами, в особенности потому, что к ним не пришла, как было условлено, помощь от персов. Учитывая все это, взвешивая свои силы и то, что они не равны римским, понимая, что они не могут больше выдерживать войну, теперь только и с большим трудом они вернулись к более разумным мыслям, немедленно послали послов к Иоанну и просили не губить их поголовно, не уничтожать совершенно народ, уже с древних времен подчиненный римлянам, одной с ними религии, который, раздраженный многими несправедливостями, пытался им противодействовать, но делал это с варварским безумием. Они говорили, что все же они заслуживают сострадания и прощения, понеся столь тяжелое наказание и потерпев столь жестокие бедствия, как, например, сожжение всех окружающих укрепление построек, гибель не менее пяти тысяч мужчин цветущего возраста, и гораздо большего числа женщин и еще большего количества детей, так что немногого не достает, чтобы весь мисимийский народ был уничтожен. Иоанн весьма охотно принял их просьбу, отчасти, чтобы не оставаться дольше с войском в пустынном месте и чрезвычайно холодном, а отчасти потому, что совершившие преступление действительно понесли достойное наказание. Итак, он получил заложников и все деньги, которые Сотерих принес с собой, все остальное его имущество и самое главное - императорское золото (было полновесной и неподдельной монетой двадцать восемь тысяч восемьсот номисм). Получив, повторяю, все это, прибавив к этому большую добычу, он разрешил им снова безбоязненно возделывать свои поля и восстановить прежний образ жизни, а сам возвратился в страну колхов, возвратилось и прославившееся своей храбростью войско, потеряв только тридцать человек.
21. После этого император Юстиниан совершенно отстранил Мартина от власти и назначил на его место Юстина, сына Германа, который начальствовал над всеми войсками в Колхиде и Армении с полной и абсолютной властью Тому раньше было не очень приятно, что Мартин занимает первое место и повелевает всеми, действительно принимая немалое участие в интриге, веденной против Губаза. Но он держал все это про себя и скрывал до времени, полагая, что нельзя колебать или менять командование при такой запутанной военной ситуации, в особенности учитывая ту популярность, какой пользовался Мартин в войске как за опытность в военном деле, так и за умение правильно руководить отдельными операциями. Конечно, это обстоятельство и было, как я думаю, для того спасением, ибо иначе ему нужно было умереть вместе с Иоанном и Рустиком. Теперь же, из уважения к его победам и благоразумию, которое он проявлял в минуты опасности, [император], убавляя незаметно и смятая чрезвычайную суровость и строгость законов, простил ему его преступление, но не позволил ему больше стоять у власти, а приказал жить частным человеком, считая достаточным наказать его атимией, даже если он и явился участником такого преступления. Итак, поскольку персы сохраняли спокойствие, и положение дел напоминало перемирие, то он его снял с должности, а Юс-тину, связанному с ним близким родством и вообще человеку большого авторитета в то время, он передал власть, вызвав его в Византию, и снова отослал к колхам уладить там последовательно все дела.
В его свите был некто Иоанн по имени, африканец по происхождению, вначале человек незаметный и бедный, так что ради получения средств к жизни должен был даже служить за плату, сопровождать оруженосцев и переносить тяготы положения слуги, но немного спустя он достиг большого богатства и стал заносчивым. Изобретая разные махинации, имея успех в разных выдумках, он стал известен незадолго до этого Юстину, - этот наихудший коварнейший человек, который рани выгоды не отказывался ни от какого позорного и бесчестного предприятия. Теперь он просил у полководца определенную сумму денег, обещая по получении ее предоставить и ему самому, давшему эти деньги, в какое угодно время предметы продовольствия на выгодных условиях, затем всем его наличным слугам, рабам, свите, переводчикам, оруженосцам - снабдить их всех необходимым продовольствием. Он обещал, сделав это, не только сохранить все деньги и возвратить столько же, сколько взял, как взятые взаймы, но и прибавить известную сумму в качестве процентов. И. конечно, это казалось многим пустой похвапьбой, граничащей с загадкой. Юстин же, которому подобало бы возмутиться этими нелепыми предложениями африканца, так как он должен был понимать, что тот не сможет выполнить обещаний, не делая несправедливостей и насилий, не погубив разными противозаконными сделками всех, с кем ему придется иметь дело, все же принял предложение, выдал деньги и позволил ему делать что хочет для выполнения этих условий.
22. Тогда Иоанн, объезжая римские деревни, какие были на дороге, созывал жителей там, где не хватало быков, и заявлял, что войско нуждается в них. Показывая двадцать талантов, он говорил. "На эту сумму вам нужно доставить быков, отнюдь не на меньшую. Получите их, а мне как можно скорее доставьте быков". Они же просили его об освобождении от этого и клялись, что имеющихся у них быков не хватает даже для обработки собственных полей. Однако этот негодяй, сурово отказывал им в этом и угрожал строгими карами, если у полководца не будет возможности купить необходимые средства передвижения, и, притворно негодуя, он так представлял дело, что те, продав самое ценное свое имущество и собрав столько денег, сколько могли, откупались от требований этого негодяя. Убравшись отсюда и появившись там, где даже не слышали названия верблюдов и мулов, он кричал, что прибыл для их покупки, и, пользуясь тем же способом, предъявлял деньги и уходил, получив отступное. Так, обходя повсеместно и ища того, чего не было, ничего не продав, ничего не купив, не заключив никакой сделки, он собирал деньги и взыскивал с тех, кому ничего не давал взамен, и. благодаря этому очень скоро основная сумма налогового бремени удваивалась у налогоплательщиков. Когда он явился в страну колхов, он и там проделал то же самое. Сверх того, добыв, не знаю каким способом, грузовые суда, собрав всевозможными насилиями местные продукты, скупив многое за бесценок, он отправил все это и распродал в других местах. Естественно, что войско нуждалось в самом необходимом, так что даже зелень покупалась. Этот же преступный спекулянт и перекупщик получил громадные прибыли. Из этих прибылей он возвратил с процентами Юстину взятые у него деньги и доставил ему в то же время продовольствие. Юстин, хотя и знал, что делалось, обращал мало внимания на плач и слезы ограбленных людей несмотря на то, что они постоянно приходили к нему, бросались к его ногам и заклинали избавить их от вымогательств. Так недостойным образом извлекал он выгоды из несправедливости и радовался этому, пользовался непокупным продовольствием и притом делал более увесистым свой кошелек. Со временем он должен был получить за это тяжелое возмездие. Хотя он вынес после этого бесчисленные тяготы и добился величайшей славы отражением варваров на реке Дунае, но нисколько не смягчен и не покрыт был этим божественный гнев. Как полагаю, он оставался прочным, крепко запечатленным в памяти, хранимым до благоприятного момента. Не тотчас обычно ниспосылается наказание, как только мы согрешали, но большей частью спустя некоторое время, когда, быть может, мы уже забыли свой проступок, и потому скорбим о бедствиях, нас постигших, как будто мы страдаем от них безвинно и несправедливо и обвиняем зависть и вражду людей, как потерпевшие от них незаслуженное. Бог же, в чьих руках и под чьей властью мы находимся, знает, что надлежит и подобает каждому, и тем способом, какой ему угоден, преследует и отмщает за грехи, которые были совершены много раньше.
Впрочем то, что позднее случилось с Юстином, неожиданный конец его жизни и его счастья - все это будет мною рассказано подробно по порядку, когда рассказ, в соответствии с установленным планом, освещая непрерывную цепь событий, дойдет до того времени. Теперь же мне нужно возвратиться к предмету [повествования] и изложить непосредственно следующие события.
31. Таким образом, Нахогаран за свое безрассудство и за то, что он потерпел полное поражение от Мартина и римских войск и за постыдное бегство в Иверию, был предан жесточайшей смерти, как выше было мною сказано. Хосров же убедился, что он не в состоянии воевать против римлян в Колхидской земле, так как они, владея морем, легко посылают туда все, в чем нуждаются, он же вынужден с величайшим трудом длинными и пустынными путями посылать в свои лагеря даже небольшое количество продовольствия при помощи носильщиков и вьючных животных. Поэтому он решил заключить мир повсеместно, чтобы он не был частичным и неполным, ограниченным только определенной местностью, и поэтому шатким, но таким, какой одинаково везде был бы прочным. В силу этого он посылает с посольством некоего перса из лиц наиболее авторитетных, имя которого было Зих. Когда тот явился к императору Юстиниану и много говорил ему о настоящем положении вещей, много и выслушал от него в ответ, то они, наконец, сошлись на том, чтобы римляне и персы сохраняли в Лазике все, что получили по праву войны, будь то города или укрепления. В то же время обе стороны обязывались сохранять спокойствие и воздерживаться от войны, пока оба правительства не договорятся о более прочном и совершенном мире. Таким образом Зих, выполнив свои поручения, вернулся домой. Когда об этом были осведомлены военачальники, оба войска надолго прекратили военные действия. И то, что раньше произошло самопроизвольно, теперь было закреплено договором.
Книга 5
1. Так величайшие и соперничающие между собой силой народы согласно договору отложили оружие, в течение очень длительного времени оставались спокойными и ни одна сторона ничего не замышляла против другой. В это время цанны, северное племя, которые с древних времен были подданными римлян, обитающие вокруг Трапезунда, - одни сохраняли старые договоры и не проявляли дерзости, другие же, оставив прежний образ жизни, начали жить по подобию разбойников и предпринимали вражеские набеги на местности, прилегающие к Понту, опустошали поля, нападали на путешественников и даже, совершая набеги на Армению, уносили оттуда, какую могли, добычу и вели себя не иначе, как если бы они были открытыми вратами. Против них посылается Феодор, их соотечественник, считавшийся одним из первых римских таксиархов. О нем я часто упоминал раньше Прекрасно зная родную страну, он [понимал], куда лучше всего вторгаться, где наиболее удобно разбить лагерь и как разведать врагов. Поэтому, справедливо, по императорскому приказанию он был отправлен на это дело. Выступив из Колхидской земли с соответствующим войском и перейдя ее границы по ту сторону Фазиса на западе, он тотчас же вторгся в неприятельскую страну. Расположившись лагерем около города Феодориады и так называемого Ризея, он обнес лагерь валом, пригласив цаннов, которые были еще спокойны и дружественны и еще не отпали. Он одаряет их подарками, восхваляет их благоразумие и умеренность; тех же, кто. нарушив договор, нагло отпал, приготовляется наказать как можно скорее войной. А они без всякого промедления подходят ближе к валу и, собравшись большими силами на ближайшем возвышенном месте, метают оттуда копья и стрелы в римлян, так что все войско было приведено в замешательство их неожиданной дерзостью. Многие же, вырвавшись из-за вала, с большим воодушевлением бросились против врагов, но выступали нестройно, без всякого порядка и не намеревались вызвать их на ровное место, но, проникнутые гневом, в беспорядке, прикрывая головы перевернутыми щитами, немного наклонившись, пытались подняться на высокий холм. Цанны же, быстро бросая с возвышенного места копья и скатывая камни, легко их отразили и, сделав вылазку, убили около 40 человек, а остальных обратили в бегство. Когда дело неожиданно для них кончилось счастливо, варвары как можно ближе подошли к лагерю и гам загорелась упорнейшая битва, причем одни стремились прорваться внутрь и все разграбить, а римляне считали для себя позором, если они не только не прогонят быстро врагов, но и совершенно их не уничтожат. Тесня друг друга и снова наступая, сражаясь в рукопашную, они отнюдь не теряли бодрости, но очень долго сражались с равным успехом. Все было наполнено сильным шумом и смешанным криком, в котором нельзя было ничего различить.
2. Феодор же, таксиарх римлян, видя, что враги лишены руководства и выстроены далеко не в безопасной для них стратегической позиции, осаждают и штурмуют укрепление не с разных сторон, а с одного места, приказывает некоторым из своих оставаться на месте и сражаться с противостоящими, большую же часть своего войска посылает для нападения на врага с тыла. Те, выйдя самым скрытным образом и появившись в тылу, испустили громкий и пронзительный военный клич, так что испуганным цаннам не пришло в голову ничего другого, как обратиться в постыдное бегство. Когда они так бежали от страха и как бы потеряли рассудок, римляне их беспощадно избивали и две тысячи из них убили, а уцелевшие рассеялись по разным местам. Так Феодор совершенно усмирил весь народ, сообщил императору о случившемся и запросил, что он желает постановить о них. Тот приказал наложить на них определенную ежегодную дань, которую они платили бы в дальнейшем, чтобы они таким образом понимали, что являются подданными и данниками и полностью подчинены. Итак, они все были переписаны, и бремя подати на них было наложено, и до настоящего дня они платят дань римлянам. Император Юстиниан гордился этим, как великим деянием. Поэтому, перечисляя другие победы в одной из своих конституций, которые мы называем новеллами, одной из первых упоминает победу над этим народом.
Заносчивость цаннов получила такой конец и Феодор через страну лазов возвратился к стратигам.
Материалы:
Агафий Миринейский "О царствовании Юстиниана" Перевод М.В. Левченко. М. 1996.
550 г. Описание Кавказа Прокопием Кесарийским
Прокопий Кесарийский отмечает, что аланы занимают «всю ту страну, которая простирается от пределов Кавказа до Каспийских ворот (Дарьяльский проход.)».
Прокопий Кессарийский, описывая население бассейна р. Боас (совр. Квирила) – основного притока р. Фазиса (Риона) отметил: "Здесь обитает много разных народов, в том числе аланы и абазги, которые являются христианами и давнишними друзьями римлян".
Материалы:
Прокопий Кесарийский "Война с персами. Война с вандалами. Тайная история". М. 1993